КП "Ленинград. Блокада. О проекте Памятник Книги памяти Рубрики Документы Контакты. Поисковое объединение «Северо-Запад» и «Партия Великое Отечество» ищут членов семей защитников Родины, прорывавших кольцо немецко-фашистской блокады Ленинграда в январе 1944 года.
Рассказы о блокадном Ленинграде
- Они пережили блокаду. Ленинград Книга Памяти
- Главная навигация
- Книга памяти. Ленинградская область
- Книга Памяти: фамилии на «А». Страница 1
- Как найти эвакуированных из блокадного Ленинграда предков |
- Жители блокадного Ленинграда
Книга памяти. Ленинградская область
До войны он был начальником отдела в большом ЦКБ. В Ленинграде я осталась с мамой и братом, который был младше меня на год. Во время войны мама работала в военном госпитале, и иногда ее сутками не было дома. Хорошо, что с нами по соседству жила бабушка, которая иногда заходила и приглядывала за мной и братом. Мы жили в Ломанском переулке теперь это улица Комиссара Смирнова , в доме, где находился Выборгский Дворец культуры. В первые дни войны, когда начиналась бомбежка, все убегали с детьми в бомбоубежище. У нас у всех за спиной были рюкзачки, в которых лежали подушки. Кушать уже было практически нечего. В 1941 — 1942 годах на город обрушивались сильные обстрелы и бомбежки. Около нас находилось здание Военно-медицинской академии, которую очень часто бомбили.
В нашем доме тоже был военный госпиталь. Часто, когда мы бежали в бомбоубежище, мы видели в небе зеленые цепочки — это были следы от ракетниц, из которых пускали специальные снаряды, сигнализирующие летчикам, какие дома надо бомбить.
Я же вечерами ходила в госпиталь, который располагался в здании Лесотехнической академии, помогала раскладывать порционно для раненых бойцов сахарный песок и масло. За это мне давали две столовых ложки песку, который мы добавляли в «витаминчики». Давали детям по полстакана этого напитка, и все были довольны. Но и это вскоре прекратилось, а следовательно, возобновились разговоры о «маминой еде». Тогда я нашла решение: сказала детям, что знаю, почему у нас нет прежней еды. Все притихли, а я продолжила: потому что все съел Гитлер и его армия. И они мне поверили. А когда кто-то забывался, на него все ополчались, и он замолкал.
В 1942 году для ослабленных детей стали выделять диетическое питание. Спасала Дорога жизни, через которую со всех сторон Большой земли приходило подкрепление. Зимой на подводах, а летом — баржами. Борьба за сохранность жизни детей блокадного Ленинграда была трудной, но благородной. Сейчас стесняются писать и говорить о многом: например, правду о количестве детей и взрослых, лежащих на дне Ладожского озера, о массовой вшивости и дистрофических поносах. Но для нас, работников детских учреждений, это навсегда осталось в памяти. В третий этап эвакуации в 1942 году наш детский дом отправился по Дороге жизни, пролегавшей по льду Ладожского озера. Работа проходила в темпе — медлить было подобно смерти. Строй солдат образовал живой коридор, по которому из рук в руки передавали каждого ребенка и укладывали в барже на матрасы. Вот так мы отправились на противоположный берег, где нас ждал вкусный обед.
Дальше путь пролегал по Большой земле на поезде до реки Волги, а оттуда — на красивом пароходе до Ульяновска. Свое 19-летие я встретила, проплывая мимо живописного местечка Жигули. Детей поместили в детский дом ульяновского села Бекетовка, а нас расселили по избам. Местные жители, зная, что мы ленинградцы, очень сердечно к нам относились, старались чем-нибудь угостить, много помогал и местный совхоз — снабжал парным молоком. Однажды нам привезли подарки из Америки. Слух быстро разнесся по селу, и все пришли посмотреть, чем пожертвовали «господа». Когда распечатали тюки, нашему удивлению не было предела. Для детей-сирот прислали туфли на каблуках, поношенные платья с кринолинами, шляпы с перьями и посуду с фашистскими знаками. Посуду мы сразу разбили, а детей нарядили и выпустили к народу, чтобы все знали, что нам дарят. В марте 1945 года я получила повестку и мобилизационный листок.
Мне было предписано в трехдневный срок явиться в Ленинград на восстановительные работы на завод металлоконструкций. Со мной в дорогу собирались еще несколько ленинградцев. Расставание с детьми было очень печальным. Отправились в путь, но до Ленинграда так и не доехали, только до Волховстроя, что на реке Волхов. От нас потребовали пропуск для проезда по мосту, но у нас его не было. В результате нас оставили на местном заводе, сказав, что это филиал головного. Мы чувствовали, что это обман, но в военное время рабочие руки были нужны везде. Нас определили в общежитие и отправили в литейный цех плавки на работу. У некоторых женщин были дети, и они, уходя на работу, оставляли своих чад в общежитии. Однажды, возвращаясь со смены, мы увидели у здания большую толпу.
Оказалось, что все дети погибли, — в куче мусора они нашли снаряд, постучали по нему камнем, и все взлетело на воздух. Мы собрали все куски в ящик и похоронили ребятишек, а на следующий день не вышли на работу. Я составила телеграмму в Ленинград, написала про гибель детей, но ее не приняли. Тогда я решила в ответ на обман придумать хитрость. Познакомилась с девушкой, которая работала на телеграфе. Погуляла с ней, разработали обоюдный план за моей подписью, и телеграмма была отправлена в Министерство цветных металлов в Москву. Спустя четыре дня в общежитие зашли двое мужчин и приказали нам собираться. Мы решили, что это конец, а оказалось — спасение. Нас усадили в грузовик, повезли через мост, на середине у патруля сделали остановку, выставили ящик с водкой и поехали в Ленинград. На заводе всех определили на работы и предлагали обеспечить жильем.
Я отказалась и поехала на свою квартиру, но она была занята новыми жильцами, а вещи мои разграблены. В итоге вернулась на завод и определилась в общежитие на Обводном канале. В отделе кадров мне сказали: раз сумела послать такую телеграмму, будешь работать помощницей коммерческого директора. Так я получила новую специальность. День Победы я встречала в Ленинграде с огромным букетом полевых цветов. Это был настоящий праздник — солдаты-победители, уставшие и улыбающиеся, и жители блокадного города, труженики тыла — все были невероятно счастливыми, кричали «Ура! Мы поднимались, жили, нас называли одуванчиками, а город мы свой сохранили. В награду мне дали медаль — «За оборону Ленинграда». Аспенников Александр Тихонович Мы хвастались — у кого какой осколок Когда началась война, мне было 8 лет, я должен был идти в первый класс. Я не сразу понял, что произошло, — были бомбежки, воздушные тревоги, но мне, восьмилетнему, казалось, что это не страшно.
Мы, ребята, бегали, собирали осколки, хвастались между собой, у кого какой осколок. Потом началась блокада. В это время эвакуировали детские сады, школы, но мама нас не отпустила. Первое время мы ходили в бомбоубежище, а потом мама просто сажала сестру и меня на кровать и садилась сама, чтобы если убьет, то сразу всех. Однажды меня контузило взрывом. Дом был разрушен, и нас переселили в барак рядом, в одной комнате жило несколько семей. Мать ходила, искала где что поесть. Доставала детскую присыпку, пекла ее на сковородке. Брали горчицу, заливали ее водой, через несколько дней горечь сходила, и из нее тоже пекли лепешки. Я уже не мог ходить, лежал на кровати.
Над кроватью на гвоздике висело пальто. Когда приходила мать и давала мне кусочек хлеба, я клал его в карман пальто и по крошечке доставал и ел. Сестренка была помоложе и более пухленькая, она еще бегала. Голод я уже не очень хорошо помню, все притупилось. Наш сосед работал на военном заводе, семью он отправил в эвакуацию. Помню, что он разводил и ел резиновый клей. Потом тоже умер. Мама сумела достать нам эвакуационный билет. Сестра отца помогла нам добраться до вокзала, меня везли на санках, я сам идти не мог. Началась тревога, и все убежали с перронов, бросив вещи.
Когда вернулись, вещей не нашли. Нас погрузили в теплушки и повезли к Ладожскому озеру, там быстро, бегом, пересадили в грузовик-полуторку с тентом. Перевезли через озеро, посадили в вагоны. Ехали долго, на остановках давали суп, иногда манную кашу и круглый хлеб в дорогу. Кто-то умирал, их сразу выгружали — двери были все время приоткрыты. Посередине теплушки стояла чугунная печка с трубой. Как-то я сушился у печки и сжег себе штаны. Состав гнали мимо Москвы, и мы вышли, поехали к бабушке в Томилино в Подмосковье. Там же я пошел в школу, потом в железнодорожное училище. Бабуркина Галина Александровна Бойкова Выжили только мы с сестрой У нас была большая семья, а в войну выжили только мы с моей сестрой Тамарой.
Соседка по квартире так все организовала, что нас забрали в один детский дом. Увезли нас под Тюмень, в деревню Антипино. Помню, как местные жители кормили нас хлебом. Они плакали, когда смотрели на нас. Нас кидало из одного детдома в другой, так мы и объехали практически все сибирские детские дома. Я прожила в них с 2 до 16 лет. Все наши воспитатели были коренными ленинградцами, очень добрыми и порядочными людьми. О них остались исключительно добрые и трогательные воспоминания. В боях получил ранения в ноги, но, несмотря на это, до конца блокады защищал Ленинград. Получил офицерское звание.
Отец не любил говорить про войну. Единственное, что он рассказывал, — историю о том, как у него на глазах убили друга, который полез первым готовить проход, а сослуживцы не смогли оказать ему помощь, чтобы не выдать всю группу. Награжден медалью «За оборону Ленинграда». После войны служил в Невельской дивизии. Умер в 1980 году. Хочется, чтобы и его небольшой вклад не был забыт. Во время блокады от голода умер ее отец. Она вспоминает, как умирали на улицах люди, как немцы бомбили эшелоны, увозившие эвакуированных блокадников. В 1954 году вместе с мужем Валентина Базилевич переехала в Крым. Сейчас волею судьбы мы оказались за границей — в Украине.
А родилась я в Ленинграде, где прошли мое детство и часть юности. Вспоминаю тяжелые дни блокады, в которые мы потеряли многих своих родных. От голода умерла мамина сестра, мои двоюродные брат и сестра. А самое больное — в 39 лет умер мой папа. Умирая, он попросил что-нибудь покушать. Но нам нечего было ему дать. Все мы уже ходили как тени. Голод, холод. Ни воды, ни света. Бесконечные бомбежки.
В бомбоубежище мы не ходили, хотя оно и было у нас во дворе. За водой ездили с саночками на застывшую Неву. Помню, однажды мама дала мне корочку хлеба, я проглотила ее и не почувствовала вкуса. Мне было так обидно, что я заплакала. Однажды мама шла по улице, и ее вдруг кто-то толкнул, она посторонилась, и человек упал прямо рядом. Он умер. Полуживых, 9 марта 1942 года нас эвакуировали. Ехали мы на машине по застывшей Ладоге. Было очень страшно, так как лед уже подтаивал и машина могла в любой момент уйти под воду. Когда мы уже ехали на поезде, нас обстрелял немецкий самолет.
Бомба попала прямо в паровоз. Мы все выскочили из поезда и спрятались в поле среди травы. Эвакуировали нас с воинскими частями на Северный Кавказ, в г. Орджоникидзе, а затем в Тбилиси. Там я поступила в ремесленное училище, где мы работали по 12 часов и выпускали продукцию оборонного значения. По окончании училища я вернулась в Ленинград. Там я пошла работать на завод «Трубосталь». За хорошие успехи была выбрана депутатом в городской совет Ленинграда. В Ленинграде познакомилась с моим будущим мужем, который приехал в Ленинград из Крыма. В 1954 году мы с ним переехали в Крым.
Балицкая Ирина Михайловна Из моей родни погибли 24 человека Мой папа в первые же дни Великой Отечественной войны ушел добровольцем на фронт. До войны он был начальником отдела в большом ЦКБ. В Ленинграде я осталась с мамой и братом, который был младше меня на год. Во время войны мама работала в военном госпитале, и иногда ее сутками не было дома. Хорошо, что с нами по соседству жила бабушка, которая иногда заходила и приглядывала за мной и братом. Мы жили в Ломанском переулке теперь это улица Комиссара Смирнова , в доме, где находился Выборгский Дворец культуры. В первые дни войны, когда начиналась бомбежка, все убегали с детьми в бомбоубежище. У нас у всех за спиной были рюкзачки, в которых лежали подушки. Кушать уже было практически нечего. В 1941 — 1942 годах на город обрушивались сильные обстрелы и бомбежки.
Около нас находилось здание Военно-медицинской академии, которую очень часто бомбили. В нашем доме тоже был военный госпиталь. Часто, когда мы бежали в бомбоубежище, мы видели в небе зеленые цепочки — это были следы от ракетниц, из которых пускали специальные снаряды, сигнализирующие летчикам, какие дома надо бомбить. То есть госпиталь был для фашистов как раз нужным объектом. В нашем доме все время было очень холодно. Мы жили в комнате площадью 26 метров. Место, где мы спали, было отгорожено буфетом и шкафом. Однажды снаряд попал в здание напротив, у нас в комнате вылетели все стекла. Мы спаслись только потому, что на нас не упали буфет и шкаф. Потом мы заделали окна простынями и одеялами.
Чтобы хоть немного нас с братиком отвлекать, перед уходом на работу мама говорила, чтобы мы рисовали. Я, как и все девочки, всегда рисовала цветочки, принцесс, а братишка рисовал только подбитые самолеты и танки, причем и наши, и вражеские. Весной 1942 года брат умер от голода. Когда уже было тепло, я ходила к маме в госпиталь. Там я читала раненым бойцам стихотворения и что-то перед ними танцевала. Однажды один из раненых угостил меня сухарем, в середине которого была дырка. Боец сказал, что этот сухарь был пробит, и он собирался оставить его на память, но я так хорошо танцевала и пела, что он решил его отдать мне. Это был такой подарок. На первый салют, который был во время прорыва блокады, мы не ходили, сил просто не было. Но мы его слышали и уже знали, что скоро победа.
Помню день окончания войны — был очень солнечный день, шли войска, им навстречу бросали полевые цветы. Все окна были открыты. Люди встречали солдат кто с радостью, кто со слезами, потому что очень многие погибли. Из моей родни во время войны погибли 24 человека. Четверо из них лежат на Пискаревском мемориальном кладбище: мой дедушка, бабушка, дядя и брат. Другие наши родственники жили в разных районах Ленинграда, и мы даже не знаем, на каких кладбищах они похоронены. Папа пришел с войны больной, он был серьезно ранен. Я считаю, что в таких жестоких условиях холода и голода, бомбежек и обстрелов столько людей сумело выжить и сохранить город только благодаря вере в победу, мужеству и тому, что мы все время держались вместе и помогали друг другу. Сейчас основная задача общества — это связь поколений. Мы, блокадники, часто бываем в школах и лицеях и общаемся с подростками.
Эти встречи всегда получаются очень радостные и трогательные. Каждое 27 января, в день снятия блокады Ленинграда, мы со школьниками возлагаем цветы, ребята выступают перед нами, рассказывают стихи. В такие минуты сразу вспоминается собственное детство. Работал мастером-технологом в Новосибирске, затем вернулся в родной город и защитил диссертацию. Позднее занимался подготовкой оборудования для производства числового программного управления ЧПУ. Имеет сына. Когда началась война, мне было пять лет. Перед этим я отдыхал в летнем детском садике в Толмачево, куда меня направили от работы отца. И вот началась война, приехал отец, чтобы забрать меня домой. А по закону того времени детей в детских садах и школах должны были перевозить организованно, никуда их развозить было нельзя.
И вот отцу отказали, но все-таки с большим трудом ему удалось меня оттуда вытащить и, как оказалось потом, таким образом спасти меня от смерти. Детей, которых тогда повезли на Большую землю в эшелонах, накрыло во время бомбардировки, и все они погибли. Помню, когда мы приехали в Ленинград, я помогал матушке клеить на окна бумажные кресты для того, чтобы при взрывах стекла не вылетали. Окна также зашторивали, чтобы не проходило ни лучика света. Когда включалась сирена, сообщавшая о начале воздушной тревоги, мы бежали в подвал, где пережидали налеты. По радио в эфире на частоте сердцебиения тикал метроном, на углах улиц стояли раструбы громкоговорителей и, когда начинался налет, объявляли: «Внимание, внимание, начинается воздушная тревога». Как-то рядом с нашим домом взорвалась бомба, и мы, обрадовавшись, что освободилось место, потом играли на этой площадке в футбол. Электричества и отопления не было. В квартире топили печку и камин. Мы заготавливали дрова, и я таскал эти полешки из подвала, где они хранились, на пятый этаж.
Тогда ленинградцы сильно голодали, но в нашей семье было немножечко полегче. Мой отец был военным, служил на Балтийском флоте и пересылал нам продукты, которые ему полагались. В 1940 году родилась моя сестра, и моя мама сидела с ней. У нас были иждивенческие карточки, на них получали, по-моему, по 200 грамм хлеба. Я плохо помню, что мы ели, мальчишке трудно запомнить, потому что забота об этом лежала на родителях. Мой дед работал на хладокомбинате и тоже нам помогал. До революции он был приказчиком, затем перешел на сторону большевиков и занял пост начальника Наркомпроса. Ему дали трехкомнатную квартиру, где мы и жили. Потом он перешел работать на склады, и ему удавалось доставать где-то еду. Запомнился такой случай.
В нашем же доме жили мои родственники, сестры бабушки. У них была собака, великолепная овчарка. Что меня поразило, так это то, что, когда наступило голодное время, они ее не съели. Не смогли. Собака в результате умерла, и они ее где-то похоронили. В 1942 году, после того как мы пережили самый тяжелый зимний период, нас отправили в эвакуацию. Мы поехали в Ярославскую область, в местечко Коровники. Там тоже жили плохо. Чтобы заработать, матушка ходила сдавать кровь, работала на сборке плотов для сплава древесины, сажала картошку. В это время моя сестра простудилась, заболела воспалением легких и умерла.
Так я потерял сестру. Помню, когда нас бомбили, мы с мальчишками собирали осколки и хвастались ими друг перед другом. Еще запомнилось, что, когда мы были в эвакуации в Ярославле, матушка потащила меня на спектакль «Волки и овцы» в драматический театр, почему-то она думала, что мне, мальчишке, эта взрослая пьеса будет интересна. В 1944 году мне исполнялось 8 лет, и пора было идти в школу. Матушка решила забрать меня в Ленинград. И вот, чтобы добраться до поезда, она тащила меня 20 километров от деревни до станции в тридцатиградусный мороз. Всех людей, которые приезжали в Ленинград, первым делом заставляли проходить санобработку. Все вещи, в которых люди приезжали, сжигались, чтобы уничтожить вшей. Потом все шли в баню, и я помню, как это выглядело, — живые скелеты! В 1944 году в Ленинграде ситуация тоже была сложная.
Помню, я ходил отоваривать карточки, и как-то у меня их чуть не украли. Ели и дуранду. После войны меня признали дистрофиком, но я не могу сказать, что сильно страдал в блокаду, все ужасы того времени отразились в основном на взрослых. Бардышева Галина Викторовна Немецкие самолеты кружили так низко, что казалось, вот-вот заденут березу Я родилась в Ораниенбауме в 1932 году. Мы жили большой семьей в Красной бывшей Троицкой слободе, у дороги, в деревянном доме под номером 5. В 1938 году мой брат тяжело болел. Его выходил дедушка Иван Федорович Казаков. Сам он умер в сентябре, не дожив до 54 лет. Годом раньше развелись наши родители… Пожалуй, именно в связи с этими событиями я очень рано шагнула в мир взрослых и ощутила, что в их жизни давно и прочно поселилась тревога. В сентябре 1941 года мама работала на строительстве оборонительных сооружений.
Их команда рыла окопы на Гостилицком шоссе, многие оттуда не вернулись, когда наша оборона была прорвана и Петергоф пал. Маме, по счастью, удалось выбраться. В первый год войны школы в Ораниенбауме были закрыты. Я не согласна с такой трактовкой событий. Они беседовали, обменивались впечатлениями, читали книги, многие приносили с собой учебники. Учителей уважали, их с интересом слушали, но это общение было неформальным, не являлось обязательным, не было массовым и организованным, то есть его нельзя расценивать как учебный процесс. В воскресенье 22 июня 1941 года у нас были гости — дядя Вася с семьей. Кадровый военный Василий Васильевич Казаков был дедушкиным племянником. В тот день мы рано сели обедать, так как потом собирались идти в парк. Вдруг по радио сообщили, что началась война.
Я только окончила первый класс «парковской» школы — так называли обычную школу, размещавшуюся в старинном здании Картинного дома в Нижнем парке. Мне было тогда 9 лет, моему брату Вове Владимир Викторович Тумашев — 6,5 года. С первых дней войны через жилищные конторы развернулась бурная деятельность по обеспечению самообороны.
Ленинград В книге можно найти информацию о жителях города, переживших ужасы голода, холода, постоянных вражеских бомбежек и артобстрелов осажденного города. Они пережили Блокаду. Ленинград В книге находится информация о военнослужащих, призванных в Вооруженные силы из Ленинграда и погибших во время Великой Отечественной войны.
Ленинград»; «Они пережили Блокаду. Ленинград»; «Ленинград. Также имеются ссылки и информация обо всех существующих на настоящее время базах проекта Всероссийского информационно-поискового центра "Отечество" , в том числе Мемориальный список ленинградцев, эвакуированных из блокадного города, умерших и захороненных на Вологодской земле, приведенный внизу данной страницы. На интернет-портале "Книга памяти блокадного Ленинграда" — юбилейном проекте о жителях и героях блокадного Ленинграда, приуроченному к 75-летию со Дня полного освобождения города от фашистских захватчиков. Это история каждого соотечественника, вовлеченного в военные события 1941—1944 годов. Созданный по заказу Администрации Санкт-Петербурга, интернет-портал содержит данные из архивных документов по призванным на военную службу, погибшим, пропавшим без вести и эвакуированным, картотек награждений.
Проект «Книга Памяти блокадного Ленинграда» представляет собой интерактивную площадку, где каждый желающий может проследить истории судеб участников войны в период осады, длившейся 872 дня. Собранная из существующих архивных источников информация о жителях и героях Ленинграда, связана и систематизирована по топографической привязке к месту жительства. Так, на портале представлена интерактивная карта с детализацией судьбы каждого жителя Ленинграда, пользователи могут выбрать на карте улицу, дом, квартиру и система выведет список людей, проживавших по данному адресу. Помимо поиска по месту жительства и геоинформационного сервиса доступен сквозной поиск по ФИО и другим параметрам. Создание наиболее полного электронного банка документов по одному из ключевых и трагических военных событий ВОВ является вечной Книгой памяти великого подвига соотечественников. Проект предусматривает возможность самостоятельного наполнения личными документами и уточнение судеб участников ВОВ пользователями-потомками героев.
В дополнение к проекту устанавливаются мемориальные доски с именами героев и фотографии памятников на зданиях Санкт-Петербурга. Ленинград», в него не вошли изменения и дополнения списков, произведённые по заявлениям родственников, представивших документы, ставшие основанием для изменений и дополнений. Размещение этого списка в Сводной базе данных - результат сотрудничества Всероссийского информационно-поискового центра «Отечество» и Князь-Владимирского собора Санкт-Петербурга , где в 2008 году создан Всероссийский Помянник. В завершающем томе опубликовано послесловие: Книга Памяти «Блокада. Ленинград» — дань благодарной памяти потомков о великом подвиге ленинградцев. Эта книга — своеобразная летопись истории непокоренного народа, отражающая участие горожан в защите Ленинграда и те массовые жертвы, которые понес город-фронт в битве за жизнь.
Книга о страданиях миллионов жителей блокадного города и тех, кто под натиском врага, отступая, нашел здесь убежище. Это — не просто скорбный список. Это — реквием тем, кто навечно лег в землю, защищая родной город. Книга Памяти — суровая, мужественная книга, как мемориальная доска, навечно запечатлела пока ещё только 631053 имени наших земляков, умерших от голода и болезней, замерзших на улицах и в своих квартирах, погибших при артобстрелах и бомбардировках, пропавших без вести в самом блокадном городе. Этот мартиролог постоянно дополняется.
В настоящее время собрано: — более 6,5 миллионов ссылок на документы о жителях Ленинграда и Ленинградской области, воевавших с гитлеровцами в рядах Красной Армии и народного ополчения, в том числе более 2 миллионов записей с информацией о награждениях; — около полумиллиона записей из именных списков воинских частей, оборонявших блокадный Ленинград; — сведения об эвакуации на более 800 тысяч человек, около миллиона ссылок на Книги Памяти Ленинграда о погибших, умерших или переживших блокаду мирных граждан. Общий объем банка данных насчитывает около 9 миллионов записей и ссылок на документы об уроженцах, жителях и защитниках Ленинграда. Площадка является интерактивной и предусматривает для пользователей возможность самостоятельного наполнения портала личными документами для уточнения судеб участников ВОВ.
На портале «Книга Памяти блокадного Ленинграда» запущен картографический поиск
масштабный проект о жителях и защитниках блокадного Ленинграда в период Великой Отечественной войны, запуск пилотной версии которого приурочен к 75-летию Победы. Сайт «Книга Памяти блокадного Ленинграда», который был запущен в 2018 году, на данный момент стал наиболее полным источником данных и подлинных архивных документов о судьбах ленинградцев, которым довелось жить. Для меня огромная честь работать над проектом "Книга памяти", быть её создателем и хранителем.
Ленинградский мартиролог. Том 1
Клибсон, П. Колесников, О. Наумова, Г. Каждый народ, живущий на Земле, ищет свою судьбу в Человечестве, а каждый человек - в своем народе. И чем богаче память каждого человека, тем богаче и жизнь каждого народа и значит Человечества. При прощании с человеком провожающие его в последний чуть люди обещают ему Вечную Память. Без Памяти жить нельзя. Отсутствие памяти приводит к забвению прошлых ошибок. Забвение - катастрофично. Об этом мы мучительно думаем на склоне наших дней, передавая эстафету опыта наших жизней детям своим. На памяти нашего поколения была Великая катастрофа Человечества - вторая мировая война.
Она унесла миллионы жизней. И мы, живые, не хотим быть Иванами, не помнящими своего родства. Мы хотим предостеречь грядущее от наших кровавых трагических ошибок, грозящих гибелью всему Человечеству. Забыть прошлое - позорно. Прошлая война была беспощадной, а народы нашей Родины понесли огромные потери в этой войне, погибли лучшие сыны и дочери, беззаветно влюбленные в жизнь и верящие в ее справедливость. Прошло почти полвека со дня нашей Победы, но мы еще сих пор не подсчитали, сколько мы потеряли людей в этой битве за жизнь. Каждый погибший в этой войне достоин Вечной Памяти. Мы, живые, забыли об этом долге живых перед погибшими. Отделываться от этого долга могилой Неизвестного Солдата - позорно, ибо нет и не может быть неизвестных солдат, они могут быть неизвестными только по небрежению памяти в душах живущих, защищенных смертным подвигом погибших. Память о погибших - святое дело.
И я верю в то, что на нашей Земле будет построен Храм Памяти, в котором будут храниться имена всех погибших в Великой Отечественной войне 1941-1945 трагических лет. В этом есть святая необходимость жизни. Сам Александр Сергеевич Пушкин завещал нам «любовь к отеческим гробам». Без этой любви нет и не может быть движения самой жизни к Совершенству. И я понимаю насущное благородство тех людей, которые по своей доброй воле понимания своего человеческого долга перед подвигом своих беззаветных соотечественников собирают их достойные Вечной Памяти имена на скрижали бессмертной Памяти, И книги этого Реквиема продиктованы святым чувством родства поколений и связи времен.
Здесь же, в районе 8-ой ГЭС, наносился второй отвлекающий удар при прорыве блокады Ленинграда. Также в 4-ый том вошли имена бойцов Невской оперативной группы, скончавшихся в лазаретах и медсанбатах, расположенных в окрестностях пос.
Автор благодарит всех, кто оказывал ему помощь и содействие в составлении Книги памяти. Использованные источники: 1. Электронная база данных архива МО РФ в г. Списки захороненных в пос. Невская Дубровка в послевоенные годы. Данные из Книг памяти регионов РФ. Извещения об увековечивании из военкоматов РФ.
Донесения воинских частей о потерях.
У меня была страшная дистрофия, и врач прописал мне 3 грамма сливочного масла в день и питание как у остальных детей. Но из-за голода мой организм уже ничего не усваивал, и бедным нянечкам приходилось постоянно менять за мной белье. У меня до сих пор очень трепетное отношение к врачам, я считаю эту профессию наиболее нужной и важной в жизни. Еще помню, как скрывала свою бессонницу, которая продолжалась целый месяц. Слава Богу, что сейчас я сплю хорошо, а тогда думала, что это навсегда. Я очень полюбила больницу и врачей на Песочной набережной и горько плакала, когда узнала, что меня переводят в другую. У меня были сильно отморожены ноги, а там, как утверждали врачи, лучше знали, как лечить обморожения. В ту больницу меня, как грудного ребенка, перевозили в конвертике из одеяла. Как только я попала в новую палату, то сразу поняла, что там лежат дети блокады.
Палата была примерно человек на 100. Кровати были железные и сдвинуты по две. Дети лежали поперек, чтобы больше уместилось. Возраст был от 6 до 8 лет, и у всех один диагноз — цинга. На детей было невозможно смотреть, стоило им открыть рот, как сразу лилась кровь, выпадали зубы. Все эти дети были такими же дистрофиками, как и я. У них были пролежни, кости кровоточили. Это было ужасно. В этой палате я пробыла не более трех дней. После чего меня перевели в палату, где лежали дети с обморожением рук и ног.
Палата была не такая темная, как предыдущая, но кровати были также сдвинуты, и были узкие проходы, чтобы мы могли сползти на горшок. Мы не могли даже сидеть, когда нам приносили еду. На моем жизненном пути в дни блокады встретился только один плохой человек — это была медсестра из палаты для обмороженных. Когда она приносила хлеб, намазанный маслом, она ставила поднос на окно, прикрывалась дверью и начинала ножом смазывать себе масло, а то и вовсе отрезала весь верх куска. Но самое главное, что она вообще не давала нам воды. Напротив меня лежал мальчик, его звали Эдик. Он так хотел пить, что умолял поменяться с ним на еду. Помню, за стакан чая он отдавал мне лапшу. Я, чтобы растянуть удовольствие, складывала ее в чемоданчик и скрытно ела. Вскоре Эдик умер от истощения.
Врач, узнав, что медсестра не дает нам воды, сказал, чтобы сегодня же была отварная вода, иначе ее уволят. Все, кто мог, в моей палате каждое утро приползали к окну и наблюдали, как приезжают грузовые машины, и в них загружают детские трупы. Прямо из нашего окна был виден морг. Потом меня перевели в другую палату, поскольку нога сильно кровоточила. В новой палате мне подвязали ее к потолку, так я пролежала несколько месяцев. Еще один пример, насколько совестливо к нам относились врачи. Мне лечили отмороженную ногу синей лампой. Когда рана затянулась, она перестала кровоточить, но почему-то на пальце появился нарост. Меня решили показать профессору. Сейчас мне трудно такое даже представить — вокруг массовый голод, идет война, а меня, какую-то девчонку, ведут показывать профессору.
Женщина-профессор сказала, что меня неправильно лечат синим светом, прописала мазь и велела делать раз в неделю перевязку, предупредив, что это будет очень больно. Во время перевязки больно было не только мне, но и медсестре, поскольку вместе с бинтом ей приходилось отдирать наросшее мясо. Так врачи сохранили мне ноги. Несколько дней потом я ходила на костылях. Когда я смогла передвигаться без костылей, из больницы меня отправили в детский дом, потому что из родных у меня никого не осталось. Хочу отметить, что до сих пор в Детской городской больнице им. Раухфуса дела поставлены очень хорошо. Мне нужно было получить блокадное удостоверение. Спустя 50 лет я пришла к главврачу, мне нашли мою медкарту, где значилось, что я страдала дистрофией и обморожением ног и пролежала около 8 месяцев. При эвакуации нас погрузили в открытые машины и повезли к Ладоге.
Нас подвезли к воде, а дальше уже переносили на руках прямиком в катера. Когда мы проснулись, то были приятно удивлены — на улице стояли деревянные столы, а на них глубокие тарелки с горячим супом, и рядом лежал хлеб. Мы не ели горячий суп года полтора, для нас это было экзотикой. Потом кто-то сказал, что на поле убрана не вся капуста. Мы, человек 200, разбежались по полю, нас еле оттащили, мы отбивались, как могли. Потом подошел наш поезд, и мы поехали как можно дальше от блокады. Спасибо тем ответственным людям, которые решили эвакуировать детей. Нас везли в Алтайский край. Ехали туда мы около месяца, а может, и больше. Поезд был хороший, у каждого была своя полка.
Когда мы прибыли на Урал, в Свердловск, местные женщины организовали нам встречу. Я ее не забуду до конца своих дней. Как только поезд подошел к платформе, женщины с ведрами, в которых был суп, тарелками и ложками стали заходить в вагоны, разливать нам суп и раздавать хлеб. Они плакали, смотря на нас. Потом они раздали каждому по банке сгущенки и сделали в них дырочку, чтобы мы сразу могли сосать сгущенное молоко. Для нас это было что-то невероятное! На всем пути из Ленинграда на Алтай никто больше такого приема нам не оказывал. Когда мы приехали в Алтайский край, нам показалось, что мы в сказке. Так для меня закончилась блокада. Я мало написала об ужасах артобстрелов и бомбежек.
О том, как днем и ночью мы бегали в бомбоубежище. Но все равно умереть от голода для нас было намного страшнее, чем от бомбежки. Алешин Евгений Васильевич Мы воевали самоотверженно! В 13 лет награжден медалью «За оборону Ленинграда». Родился 1 сентября 1930 года. Все 900 дней оставался в блокированном Ленинграде. Героическая оборона Ленинграда явилась легендарным событием не только Великой Отечественной, но и всей Второй мировой войны. В истории войн не было города, который бы в течение 900 дней в условиях голода и холода, бомбовых ударов и артиллерийских обстрелов прямой наводкой не только выдержал столь длительную осаду, но и победил, сдержав натиск почти одной трети фашистских армий. Участником такой обороны мне пришлось быть. Когда началась война, мне еще не было одиннадцати лет.
Прекрасно помню этот ясный солнечный день, воскресенье. На углу улицы Пестеля и Моховой из репродуктора услышали выступление В. Наверное, я еще не смог оценить, насколько все страшно, но помню, что в душе поселилась тревога. Во дворе дома увидел шестилетнего двоюродного брата, который бегал с противогазом и кричал: «Ура! Мы победим! Эта эйфория передалась и другим мальчишкам, и мы тотчас начали строить планы быстрой победы. На фронт нас, мальчишек, естественно, никто не пустил, но взяли в отряд местной обороны. В свои 10 — 11 лет мы были достаточно политизированы и интересовались международной обстановкой. Я прекрасно помню войну с Финляндией, в результате которой граница, бывшая в 30 км от Ленинграда, отодвинулась далеко за Выборг. Город перестал быть приграничным.
Никто из нас не ожидал, что уже в первые дни немцы будут бомбить город и придется прятаться в подвалах и специально вырытых траншеях. Вначале было страшно. Свист бомб, взрывы и рушащиеся дома — все это вызывало ужас. Но очень скоро мы, мальчишки и девчонки, к этому привыкли и уже без страха дежурили по ночам на улицах и крышах домов. На чердаках гасили песком зажигательные бомбы, которые сбрасывали с самолетов не поштучно, а пачками. Бомбочки были маленькими, легкими, даже ребенок мог специальными щипцами захватить и сбросить их в безопасное место или забросать песком. Иначе, начиненная термитом, она прожигала насквозь перекрытия, вызывая сильные пожары. Вспоминаю эпизод из фильма «Два бойца»: горит здание госпиталя. Этот факт я видел не в кино — горел госпиталь на Суворовском проспекте, недалеко от Смольного. Здание не было разрушено, но было все объято пламенем.
Пожар вызвала зажигательная бомба. Из окон, завернувшись в матрасы и одеяла, выбрасываются раненые. Высокое пятиэтажное здание, построенное из серого гранита, стоит и сейчас — ничто его не сломило. Оно восстановлено, как и весь город. Но в 1941 году до этого было еще далеко. Тогда надо было готовиться к обороне. Вместе со взрослыми я и дети моего возраста рыли окопы и противотанковые рвы на подступах к Ленинграду. Наверное, не один боец сказал нам за это спасибо. Но враг очень быстро подходил к городу и уже в сентябре окружил его плотным кольцом. Связь с Большой землей прекратилась.
На Пулковских высотах, там, где сейчас аэропорт, немцы установили тяжелые дальнобойные пушки и систематически методично обстреливали город, который был перед ними как на ладони. Спасибо морякам кораблей, стоявших на Неве и в Кронштадтской базе, которые огнем своих орудий подавляли вражеские батареи и на время прекращали обстрел. Гитлеровские войска были остановлены даже не на ближайших подступах, а в отдельных местах и в черте города. На фронт можно было ездить на трамвае. Фашистам не удалось взять Ленинград штурмом, и они перешли к длительной осаде и уничтожению города бомбовыми ударами и артиллерийскими обстрелами. К этому вскоре присоединился жесточайший голод. Становилось все труднее и труднее. Иссякло продовольствие. Город переходил на все более голодный паек. Ленинград был окружен еще одним — внешним — кольцом блокады, отвлекая на себя огромное количество немецких войск.
Но город не сдавался. Наступила самая тяжелая для ленинградцев зима 1941 — 42 годов, когда морозы достигали 40 градусов, а не было ни дров, ни угля. Съедено было все: и кожаные ремни, и подметки, в городе не осталось ни одной кошки или собаки, не говоря уже о голубях и воронах. Не было электричества, за водой голодные, истощенные люди ходили на Неву, падая и умирая по дороге. Трупы уже перестали убирать, их просто заносило снегом. Люди умирали дома целыми семьями, целыми квартирами. Все питание для работающего на производстве человека составляли 250 граммов хлеба, выпеченного пополам с древесными и другими примесями и оттого тяжелого и такого маленького. Все остальные, в том числе и дети, получали 125 граммов такого хлеба. Не было сил ходить, но нельзя было и расслабиться — иначе смерть. Мы с мамой получали на двоих 250 граммов хлеба и больше ничего, кроме «чая» из талой воды.
И, тем не менее, нельзя было ложиться и ничего не делать. Кто ложился, тот больше никогда не вставал. Ребенком, опухшим от голода, пока были силы, я, как и мои сверстники, продолжал работать в отряде местной обороны: сбрасывал с крыш и тушил зажигательные бомбы, работал у станка, растачивая стволы для автоматов, патрулировал по ночному городу, собирал трупы на дорогах. И в эти дни думал: если удастся выжить, хорошо бы написать книгу о том, что пришлось пережить ленинградцам в дни блокады. Искренне благодарен А. Маковскому, В. Инбер, О. Берггольц — они увековечили подвиг ленинградцев. Ольга Берггольц читала свои стихи жителям города по радио в перерывах между бомбежками и артобстрелами простуженным голосом, вселяющим бодрость, ненависть к оккупантам и веру в победу. Мне приходилось встречаться с ней и другими работниками радиокомитета, которые хоть как-то пытались скрасить тяжелую жизнь ленинградцев, приглашая в застывшие студии голодных, истощенных артистов театров, которые не ушли на фронт из-за тяжелых болезней.
Здесь же давали концерты и мы — участники художественной самодеятельности. Город жил не только борьбой, но и искусством. Знаменитая Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича, транслируемая из концертного зала Государственной филармонии, произвела «взрыв» в умах не только союзников, но и врагов. Войска ПВО тщательно подготовились к этому концерту: ни одному вражескому самолету не удалось в этот день прорваться к городу. Работал и один театр — Театр музыкальной комедии. Спектакли проходили в Александринке, как любовно называли, да и сейчас называют ленинградцы театр имени А. Помню, был на спектакле «Давным-давно» «Гусарская баллада». В холодном зале голодные актеры пели и танцевали, как в мирное время. Разве это не подвиг? Но главным «театром» по-прежнему оставалась война.
Немцы неистовствовали. Задачу, поставленную Гитлером — «сровнять город с землей», — они выполняли день и ночь. Но мы уже ничего не боялись — все притупил голод. Иногда казалось: «Все, больше нет сил, это конец! На что-то еще сил уже не хватало. Да и отряд самообороны стал редеть, постепенно умерли друзья-мальчишки. Из нашего двора я остался один. Облегчение принесла Дорога жизни по льду Ладожского озера. Колонны машин прорывались сквозь бомбежки и обстрелы. Сколько их погибло, наверное, никто не скажет, но они спасли жизни тысячам ленинградцев.
Тоненькой струйкой в Ленинград потекло продовольствие. Весна 1942 года принесла много радостей, надежд и какое-то питание. Ели все, что только можно, любую траву. Крапива и лебеда считались деликатесом. Помню, ездили мы на места сгоревших продовольственных складов, в вещмешках привозили землю и съедали ее, пропитанную расплавленными после пожара продуктами. Сейчас иногда заслуженные фронтовики высказывают сомнения в правильности приравнивания жителей блокадного Ленинграда к участникам боевых действий. Напрасно вы, наши дорогие фронтовики, сомневаетесь. Ленинград был фронтом, и каждая улица была передовой позицией. Нас нещадно бомбили и обстреливали из орудий почти непрерывно. Мы гибли не только от бомб и снарядов, но и от страшного голода.
Сегодня я, как врач, не сомневаюсь, что тяжелейший голод, дистрофия нанесли организму не меньшую травму, чем ранения. А всего из трехмиллионного города к концу блокады осталось лишь около 900 тысяч. Ленинградская блокада сильно повлияла на психику людей, и отголоски этих расстройств сохраняются до сих пор. Мы воевали! И воевали самоотверженно, тем более что многие из нас к тому времени еще не достигли совершеннолетия. Весна 1942 года принесла не только траву для «подножного» корма, но могла обернуться и страшной бедой. Под снегом сохранилось множество трупов, и это грозило массовой эпидемией. Весь город, изможденные голодом женщины, старики и дети совершили титанический труд — улицы были полностью очищены. Но блокада продолжалась, и началась грандиозная подготовка к новой зиме. На топливо пошли все деревянные строения, каждый клочок земли был использован под огороды.
Окрестных совхозов и деревень не было — там находились немцы. Там, где сейчас клумбы цветов, росли репа, морковь, картофель. Это был большой общественный огород, с которого, кстати, никто не воровал. Работали старики да дети. Нашей 160-й школе был выделен обширный участок под посадку картофеля. Неподалеку были воинские части, поэтому падали бомбы и снаряды и на нас. Любую порученную работу мы выполняли честно, за что отдельные ученики впоследствии были награждены медалями «За оборону Ленинграда». В их числе был и я. Медаль мне была вручена в 13-летнем возрасте. Потом было много наград, но эта — самая дорогая.
Приближалась вторая блокадная зима. Фашисты, рассвирепевшие от стойкости ленинградцев, которых не удалось задушить голодом, продолжали тактику сравнивания города с землей. Не прекращались бомбежки и артобстрелы. Однако, если нас не сломил голод, никакие бомбы и снаряды нас уже не могли сломить. Мы уже ничего не боялись. Город оживал: по улицам пошли трамваи, открылись школы, но от холода замерзали чернила в чернильницах, писать приходилось на старой газетной бумаге. И хотя с питанием стало чуть лучше, люди продолжали умирать от голода и его последствий. Мы с мамой остались вдвоем в огромной ранее многонаселенной коммунальной квартире. А когда я от тяжелого истощения перестал вставать, то попал в спецбольницу для детей-дистрофиков. Здесь еще в декабре узнал от отца, что готовится крупное наступление по прорыву кольца блокады.
Но отец в этих боях погиб, а мама умерла от голода. С этого времени я стал воспитанником государства. В детском доме мы встретили отеческую и материнскую заботу. Воспитатели, многие из которых были в свое время воспитанниками Макаренко, жили с нами одной семьей. Я не помню, чтобы кто-нибудь из них уходил домой, а у многих и не было этого дома — их разрушила война. Здесь нас обучали ремеслу, развивали культуру и общий кругозор. С утра школа, а после нее старшие ребята — ученики 5 — 6 классов — работали для фронта. Из каких-то складов в нашу мастерскую привозили старого образца винтовки. Нашей задачей было обрабатывать их под стволы для автоматов — сбить лишние детали, укоротить и расточить стволы, отправить на спецзавод. Хотя блокада и была прорвана, но на узком перешейке и оружия, и хлеба по-прежнему не хватало.
Всегда с чувством благодарности вспоминаю детский дом. Все наше поколение в результате войны было лишено детства, но особенно дети Ленинграда — мы не играли в детские игры, мы не баловались и не хулиганили, как положено мальчишкам. Лозунг «Все для победы! Каждый старался не ударить лицом в грязь. В 1942 — 1943 годах мы еще не знали, когда закончится война, но были готовы принять в ней участие с оружием в руках, как только прикажут. Но пока — война на картах. Небывалый интерес у школьников, особенно у нас, детдомовцев, вызывали события, происходившие на фронтах. Не знал Верховный главнокомандующий, что существует в блокадном Ленинграде еще одна Ставка Верховного главнокомандования, созданная заведующей библиотекой нашего детского дома. Были среди нас и Жуков, и Василевский, и Ватутин, и другие командующие фронтами. Ваш покорный слуга дублировал любимого всеми К.
Вечерами, когда оканчивались занятия и работы, каждый «командующий» у карты докладывал о событиях, флажками обозначались освобожденные и взятые города. С особой теплотой вспоминаю духовой оркестр, участником которого был со дня его основания. Еще в начале 1943 года пришел к нам маленького роста человек, бывший воспитанник этого детского дома, прекрасный музыкант, солист оркестра Ленинградского военного округа Михаил Терентьевич Парфенов. Он организовал детский духовой оркестр. И уже через месяц мы играли на торжественных собраниях на заводах и в клубах, в госпиталях и просто на улицах. Весть об оркестре быстро разнеслась по городу, ведь это был единственный в осажденном городе оркестр, да еще детский, в красивой полувоенной форме зимой и в пионерской форме — летом. Детский оркестр вызывал, по-видимому, не только любопытство, но и удивление и даже восторг. Помню, при обслуживании активов подходили известные люди: А. Жданов, его ближайшие помощники, известные артисты. А однажды во Дворце пионеров произошла встреча с супругой тогдашнего премьер-министра Англии У.
Встреченная громкой музыкой оркестра и увидев детей, она подошла к нам, о чем-то разговаривала с сопровождающими, постоянно вытирая глаза платочком, а затем, помахав нам на прощание этим же платочком, прошла дальше, но еще не раз оглянулась. Но самыми большими событиями были победы на фронтах — освобождение и взятие городов, сопровождавшиеся салютами. Тогда от Смольного, где располагался наш детский дом, по Суворовскому и Невскому проспектам, по всем главным улицам шагала колонна детского дома во главе со своим оркестром. Люди любовались и радовались. Так было при снятии блокады. Последний такой марш, «парад по улице с оркестром», мы совершили утром 9 мая 1945 года. Это был день нашей победы, в который каждый ленинградец от мала до велика внес свой вклад, часть своего здоровья, а многие и жизнь. С самого начала войны и в тяжелые дни блокады мы верили: «будет и на нашей улице праздник», и пройдут наши войска по главным улицам Берлина с оркестром. Алёхина Антонина Павловна Из всех желаний осталось только одно — поесть! Антонина Павловна Алёхина родилась и жила в сердце Ленинграда — на Невском проспекте.
Ей было 14 лет, когда на мирных жителей города обрушился град военных снарядов и вражеских бомб. Отовсюду были видны огромные клубы дыма с длинными языками пламени, вздымавшиеся на сотни метров над городом — горели продовольственные склады. Сжималось гитлеровское железное кольцо, блокирующее Ленинград. Зима 1941 — 1942 годов была страшной. Осенью Антонина начала учиться в ремесленном училище при заводе имени Свердлова и ежедневно ходила пешком через Литейный мост на другую сторону Невы. Посещать занятия она перестала только тогда, кода сил совсем не стало. Из всех желаний осталось только одно — поесть. В дни блокады группа ленинградских ученых разработала рецепт изготовления пищевой целлюлозы из опилок хвойных деревьев — ее добавляли в хлеб. В годы блокады ее потребление составило 16 тысяч тонн. В хлеб добавляли и жмых из хлопковых семян, предназначенный для сжигания в корабельных топках.
Четыре тысячи тонн этого жмыха, содержащего ядовитые вещества, нашли в порту и добавили к пищевым запасам. Эта смесь спасла тысячи человеческих жизней, несмотря на то что 125-граммовая норма хлеба на день исчезала порой уже при делении этого кусочка на дольки.
Проект объединяет большинство имеющихся источников информации о судьбах жителей блокадного города и его защитниках в одну точку доступа. В настоящее время собрано: — более 6,5 миллионов ссылок на документы о жителях Ленинграда и Ленинградской области, воевавших с гитлеровцами в рядах Красной Армии и народного ополчения, в том числе более 2 миллионов записей с информацией о награждениях; — около полумиллиона записей из именных списков воинских частей, оборонявших блокадный Ленинград; — сведения об эвакуации на более 800 тысяч человек, около миллиона ссылок на Книги Памяти Ленинграда о погибших, умерших или переживших блокаду мирных граждан. Общий объем банка данных насчитывает около 9 миллионов записей и ссылок на документы об уроженцах, жителях и защитниках Ленинграда.
Книга Памяти
Генеалогический форум» Библиотека» Новости раздела» Книга памяти «Блокада. Новости Мемориал Народная Книга Памяти Инфографика После Великой Победы. Место захоронения: Волковское кладб., братская могила (Блокада, т. 28).
Блокада поиск по фамилии
Публикуемые списки составлены на основе Блокадной книги памяти г. Ленинграда и Информационно-справочной системы «Книга памяти г. Санкт-Петербурга». Поиск по Книге Памяти. Герои Советского союза. Блокада Ленинграда. По клику на иконку доступны имя, фамилия и отчество погибшего в блокаду, годы жизни, зарегистрированный в «Книге памяти» и соответствующий ему современный адрес, а также место захоронения. КП "Ленинград. Блокада.
Блокада Ленинграда. Народная книга памяти
Во многих случаях имеются подлинные документальные свидетельства, по другим — рассказы очевидцев. К сожалению, сегодня многие такие неизвестные братские могилы находятся под жилыми домами, детскими площадками, улицами и проспектами.
Сведения, достоверность которых сомнительна, обозначены вопросительным знаком в круглых скобках. Разрозненные и обрывочные сведения о месте проживания заключены в угловые скобки. Названия населенных пунктов, расположенных за чертой города, их административная принадлежность, названия улиц в них, а также названия улиц Ленинграда указаны по состоянию на 1941-1944 годы. Всех, кому доведется обращаться к Книге памяти «Ленинград. В нерусских именованиях возможны ошибки. Погрешности такого рода отмечены либо вопросительным знаком в круглых скобках, либо указанием правильных форм в косых скобках.
Исправлены лишь явные буквенные ошибки. В Книге памяти встречаются записи, которые можно отнести к одному и тому же лицу. Различаются эти записи чаще всего лишь сведениями о месте проживания умершего. Это имеет свое объяснение: по одному адресу человек был прописан и жил постоянно, по другому оказался в силу трагических обстоятельств блокадного времени. Ни одну из таких парных записей нельзя исключить по причине недостаточности документального обоснования. В Книге памяти применяются общепринятые и общепонятные сокращения. Всех, кто располагает какими-либо сведениями об умерших в блокадном кольце, просим обращаться в редакционную коллегию по адресу: 195273, Санкт-Петербург, пр. Непокоренных, д.
В архиве Пикаревского мемориала ведутся базы данных: Книга памяти «Блокада. Ленинград» , в которой можно найти информацию о жителях города и беженцах, укрывавшихся от врага в осажденном городе, погибщих во время блокады; Книга памяти «. Ленинград» , в которой можно найти информацию о жителях города, перживших ужасы голода, холода, постоянных вражеских бомбежек и обстрелов осажденного города; Книга памяти «Ленинград. Также имеются ссылки и информация обо всех существующих на настоящее время базах проекта Всероссийского информационно-поискового центра "Отечество" , в том числе Мемориальный список ленинградцев, эвакуированных из блокадного города, умерших и захороненных на Вологодской земле, приведенный внизу данной страницы. Книга памяти «Блокада. Ленинград» Представленный здесь список жителей Ленинграда, погибших в период блокады города немецко-фашистскими войсками во время Великой Отечественной войны, является аналогом печатного экземпляра Книги памяти «Блокада. Ленинград», в него не вошли изменения и дополнения списков, произведённые по заявлениям родственников, представивших документы, ставшие основанием для изменений и дополнений. Книга Памяти «Блокада.
Ленинград» — дань благодарной памяти потомков о великом подвиге ленинградцев. Эта книга — своеобразная летопись истории непокоренного народа, отражающая участие горожан в защите Ленинграда и те массовые жертвы, которые понес город-фронт в битве за жизнь. Книга о страданиях миллионов жителей блокадного города и тех, кто под натиском врага, отступая, нашел здесь убежище. Это — не просто скорбный список. Это — реквием тем, кто навечно лег в землю, защищая родной город. Книга Памяти — суровая, мужественная книга, как мемориальная доска, навечно запечатлела пока еще только 631053 имен наших земляков, умерших от голода и болезней, замерзших на улицах и в своих квартирах, погибших при артобстрелах и бомбардировках, пропавших без вести в самом блокадном городе. Этот мартиролог постоянно дополняется. За годы издания Книги Памяти «Блокада.
Ленинград» поступило 2670 заявлений на внесение имен погибших в блокаде жителей, а при подготовке к изданию 35-го тома были увековечены еще 1337 имен. Электронная версия этой Книги Памяти также представлена на сайте проекта «Возвращенные имена» Российской национальной библиотеки и в Обобщенном компьютерном банке данных Министерства обороны Российской Федерации ОБД «Мемориал». Информация о печатном издании книги: «Реквием памяти эвакуированных ленинградцев, захороненных в Вологодской области в годы Великой Отечественной войны». Часть I. Вологда, 1990; Часть II. Вологда, 1991. Вологодский государственный педагогический институт Северное отделение археографической комиссии АН СССР Вологодский областной комитет защиты мира и областное отделение Советского фонда мира Вологодское областное отделение ВООПИК Вологодский областной совет ветеранов войны и труда Государственный музей истории Ленинграда Книга издана на добровольные взносы граждан Вологодской области в Советский фонд мира.
Это был день нашей победы, в который каждый ленинградец от мала до велика внес свой вклад, часть своего здоровья, а многие и жизнь. С самого начала войны и в тяжелые дни блокады мы верили: «будет и на нашей улице праздник», и пройдут наши войска по главным улицам Берлина с оркестром. Алёхина Антонина Павловна Из всех желаний осталось только одно — поесть! Антонина Павловна Алёхина родилась и жила в сердце Ленинграда — на Невском проспекте. Ей было 14 лет, когда на мирных жителей города обрушился град военных снарядов и вражеских бомб. Отовсюду были видны огромные клубы дыма с длинными языками пламени, вздымавшиеся на сотни метров над городом — горели продовольственные склады. Сжималось гитлеровское железное кольцо, блокирующее Ленинград. Зима 1941 — 1942 годов была страшной. Осенью Антонина начала учиться в ремесленном училище при заводе имени Свердлова и ежедневно ходила пешком через Литейный мост на другую сторону Невы. Посещать занятия она перестала только тогда, кода сил совсем не стало. Из всех желаний осталось только одно — поесть. В дни блокады группа ленинградских ученых разработала рецепт изготовления пищевой целлюлозы из опилок хвойных деревьев — ее добавляли в хлеб. В годы блокады ее потребление составило 16 тысяч тонн. В хлеб добавляли и жмых из хлопковых семян, предназначенный для сжигания в корабельных топках. Четыре тысячи тонн этого жмыха, содержащего ядовитые вещества, нашли в порту и добавили к пищевым запасам. Эта смесь спасла тысячи человеческих жизней, несмотря на то что 125-граммовая норма хлеба на день исчезала порой уже при делении этого кусочка на дольки. В семье Алехиных, как и во многих других ленинградских семьях, варили мужские кожаные ремни и обувь. Несмотря на все старания, голод оказался сильнее. Отец Антонины умер. Ее мать Анна Ивановна погибла при ударе снаряда. Гитлер решил стереть Ленинград с лица земли. Фашисты составили схему города, чтобы вести артиллерийский огонь более целенаправленно, особенно по историческому центру. На площади Искусств, недалеко от «Гостиного Двора», мама Антонины и попала под обстрел. После этого семья осиротела. Маленького брата и сестру знакомые определили в круглосуточный детский сад, а Тоню устроили на Ленинградский инструментальный завод имени Воскова учеником токаря. Она стояла на подставленном к токарному оборудованию ящике и едва дотягивалась до станка. Управляться с деталями было очень трудно, но Антонина старалась изо всех сил. Вскоре аккуратную и шуструю девчонку заметил директор завода и предложил ей пойти на курсы шоферов. После трехмесячного обучения 17-летняя Антонина получила права стажера и самостоятельно ездила на небольшие расстояния. Как только ей исполнилось 18 лет, она уже с постоянными правами лихо водила полуторку с газогенераторным оборудованием. На этой машине она и проехала по своей дороге, ведущей к Победе. Амосова Галина Михайловна Мой папа был летчиком Амосова Галина Михайловна — член Региональной общественной организации воспитанников детских домов блокадного Ленинграда. Родилась я в 1932 году, до войны окончила первый класс. Когда началась война, папа у меня был летчиком — похоронен в Выборге в братской могиле. В 1941 году, когда начались первые обстрелы, мы жили на проспекте Максима Горького в Петроградском районе. Так получилось, что маму во дворе ранило осколками снаряда. У нее были иссечены все ноги, я лежала с ней в больнице, пока она ходила в гипсе. Дома осталась бабушка, которая меня так и не дождалась — ушла из жизни. Она захоронена на Пискаревском кладбище. После того как маме сняли гипс, я попала в детский дом в Петроградском районе, на Большом проспекте, угол Большого и Бармалеева, — сейчас там находится отдел народного образования. И потом нас оттуда уже в 1942 году сначала довезли до мыса Кабона, после этого на машине по Ладоге. Машина, следовавшая за нами, ушла под лед — такое тоже бывало. Потом нас посадили в товарные, «телячьи» вагоны, довезли до Костромы, потом из Костромы по Волге, на другую сторону — в санаторий «Козловы горы». И мы там жили до 1945 года, там был наш детский дом. Учились в двух километрах от санатория в «Минской» школе, ходили пешком. Муж директора нашего детдома был музыкальный человек, у нас устраивались спектакли, организовали хор, мы даже выезжали на концерты в Ярославль. В 1945 году вернулись. Я приехала к дяде в Ленинград поступать в музыкальную школу — до войны я там уже училась. Но не получилось. В общем, попала в лесное училище на Фонтанке, 14. Училище я окончила, потом встала на очередь, чтобы получить жилье. Работала, попала в монтажное управление, была монтажницей. В январе этого года мне исполнился 81 год. До замужества она работала на железной дороге смазчицей и исколесила полстраны. А потом ездила с мужем: сначала — на Дальний Восток, потом — в Прибалтику. Там, в Лиепае, их и застало известие о начале войны. Муж отправился на призывной пункт, а Ольга с маленькой дочкой — в Ленинград, домой. В 1941 году она окончила курсы шоферов и стала водить машины. Грузы были разные. Возила хлеб по городу, боеприпасы через Ладогу, а обратно — продукты и снаряды на передовую линия фронта проходила в конце Московского Международного проспекта, сразу за заводом «Электросила». Эти рейсы Ольга Владимировна считает самыми «счастливыми», ведь с передовой она всегда возвращалась с маленькой кружкой каши, которой ее там угощали. Кашу она везла своей маме и дочке, которые жили в блокадном городе и голодали, как и все. Однажды, когда она с напарницей возвращалась из рейса, началась бомбежка. Машину не оставить, и они продолжали ехать. Рядом с ними разорвалась бомба. Ольга, не задумываясь, закрыла собой свою совсем молоденькую напарницу и была ранена осколками снаряда. Почувствовала боль в руке и увидела, как рукав телогрейки набухает от крови. Еле-еле добрались до госпиталя. Когда сняли ватник, то оказалось, что со спины он весь испещрен мелкими осколками. Просто чудом остались живы. Организм был истощен голодом, рука долго не заживала да так и не вылечилась окончательно. А после войны вернулся муж, родился сын. В 1963 году они приехали в Севастополь. Окончила оперное режиссерское отделение в Ленинградской консерватории имени Римского-Корсакова, работала в оперных театрах Новосибирска, Куйбышева. Ветеран труда. Когда началась война, мне было 15 лет, я заканчивала учебу в школе и жила вдвоем с мамой. Моя мама была хорошей хозяйкой, сама шила одежду и очень вкусно готовила. Она также работала в лаборатории, растила кварцы, которые во время войны использовали как звукоулавливатели. Мой папа сделал открытие, что кристаллы кварца можно искусственно выращивать, и этим как раз и занималась мама. В конце лета — начале осени всех девятиклассников и десятиклассников отправили копать окопы. Мы собрались, пошли на вокзал и просидели там всю ночь. Нас должны были отправить под Лугу, там была хорошая оборона, но как раз в это время немцы ее все же взяли. Где-то под утро нас посадили в пассажирский поезд, и вместо Луги мы оказались в Великом Новгороде. А те школьники, которые поехали в Лугу, погибли. Недели две мы копали окопы, потом неожиданно ночью нас собрали военные и куда-то повели. Мы оказались в окружении, но, слава Богу, ночь была темная, и нас вывели обратно в Ленинград. Мальчикам ввели уроки боя, и не позже ноября они ушли на фронт добровольцами. Они попали в окружение в болоте, и из нашего и параллельного классов домой вернулось всего человек десять. Хотя Бадаевские склады, на которых хранились запасы продовольствия для Ленинграда, сгорели еще 8 сентября, и очень чувствовался голод, все думали, что месяца через два все закончится. Но позже оказалось, что война затянулась на четыре года! Когда люди поняли, что немцы хотят сровнять Ленинград с землей, стали спасать культурные ценности: памятники заколачивали деревянными щитами, что-то закапывали в землю, первые этажи зданий закрывали мешками с песком. Многие ценности вывозили в Сибирь, на Урал, Дальний Восток. Были разбомблены дворцы в Петергофе, Павловске, Пушкине, в роскошных залах Екатерининского дворца немцы устроили конюшни, а уникальную Янтарную комнату вывезли в неизвестном направлении, и судьба ее до сих пор неизвестна. Эти дежурства длились довольно долго, но в декабре их отменили, потому что не было воды и не работали телефоны. Какое-то время мы ходили в школу, там нам выдавали еду: щи из черной капусты, а если очень повезет, то суп из черной лапши. Всю еду мы несли домой. Но это еще были не самые худшие дни блокады, трагедия началась, когда мы начали питаться по карточкам. Маме дали рабочую карточку — 250 граммов хлеба, а мне детскую — 125 граммов. Хлеб готовили в основном из коры, муки в нем было мало. Очереди за хлебом, сильные морозы, артобстрелы и налеты, многочисленные жертвы — такова была блокадная жизнь. Но даже в этих условиях работали заводы, мастерские. В Ленинграде оставались известные деятели культуры — писатели, поэты, музыканты, практически каждый день их голоса и произведения звучали по радио, чтобы придать силы людям. Я очень хорошо помню в эфире голос поэтессы Ольги Берггольц, постоянно звучала симфоническая музыка. Страшно ли было в блокадном городе? Нет, страшно не было, пугала неизвестность. Было очень плохо, когда умерла мама. Он выписал ей больничный лист с диагнозом дистрофия, и вскоре ее не стало. Одна женщина согласилась помочь мне похоронить маму, при условии, что я дам ей два килограмма хлеба. И за 40 дней я накопила эти два килограмма. У мамы было несколько золотых вещей: браслеты, медальон, часы — я отдала их в обмен на баночку крупы и белый хлеб. Так я осталась одна. Чуть позже мамина приятельница, узнав о моей беде, предложила мне работать в садике уборщицей, и я согласилась. Я работала там до конца 1942 года и получала в день дополнительную тарелку супа, она мне очень помогла. Весной, чтобы не вспыхнула эпидемия, нужно было очистить улицы от трупов и помоев, которые накопились из-за того, что канализация не работала. Вышел указ о том, чтобы все люди после работы выходили убирать снег и отвозили его на Неву, чтобы он быстрее таял. И мы ходили с большими санками и сгребали снег. В апреле улицы были уже чистыми и, наконец, пошел первый трамвай. Я не могу передать вам, какой это был праздник для всех! Люди выходили на стук рельсов, радовались, аплодировали. Когда отогнали немцев от Москвы, у нас салюта еще не было, а вот когда одержали победу под Курском и Орлом — был. Он вселял в людей радость и надежду. Где-то в мае или июне ко мне пришла мамина сослуживица и предложила работать на маминой работе, так что вскоре я устроилась работать помощницей в лабораторию. Но в августе мой папа, узнав, что мама умерла, вызвал меня в Саратов. Три недели я добиралась из Ленинграда до Саратова. Когда я приехала, папа привел меня к профессору медицинских наук, чтобы тот меня осмотрел. Тот сказал, что в 17 лет весить 32 кг — ненормально. Тогда меня отправили в санаторий, и после этого мое здоровье улучшилось. Через какое-то время папа снова привел меня к тому же профессору. А у отца была еще одна дочь от первого брака, старше меня на 10 лет. Так вот, я вошла в кабинет, профессор меня осмотрел, и я вышла. Потом профессор спросил у папы: «Это ваша старшая дочь? А та девочка, которую вы приводили ко мне, она что, умерла? Когда я была в 9-м классе, нас отправили в семхоз семенное хозяйство , там мы помогали сажать растения. Нам давали арбузы, дыни, картофель, капусту, и мы все это увозили домой. А профессорский состав, в том числе мой отец, получал в качестве дотации масло и сахар. Я была в 10-м классе, когда блокада была прорвана. Весной 1944 года мы с папой вернулись из Саратова в Ленинград, и там я поступила в университет на искусствоведческий факультет. Через год война закончилась. Айзин Маргарита Владимировна Бриллиантовое ожерелье — за буханку хлеба Когда началась война, я была в пионерском лагере. Мама приехала и забрала меня домой, мы тогда жили на Моховой, на седьмом этаже. В начале войны, когда все стали эвакуироваться, уезжать, она меня спросила: «Может, и нам стоит уехать? Некуда было. Мы жили на седьмом этаже, и нам предлагали переехать вниз. Но я подумала, что, если мы перевезем вещи, а потом хозяева той квартиры вернутся обратно, им негде будет жить. Так мы там и остались. Осенью начались бомбежки, обстрелы. Как только объявляли воздушную тревогу, мы спускались с седьмого этажа в бомбоубежище, потом, когда был отбой, мы поднимались наверх. Бывало так, что налет повторялся через пять часов, а бывало, что и через полчаса. Только поднимешься, хочешь перекусить, опять тревога, опять спускаться, и так весь день. Однажды объявили воздушную тревогу, а нам с мамой надоело по двадцать раз спускаться, и мы остались дома. Мы сидели на углу стола, перед нами стояло налитое в блюдечко подсолнечное масло, мы макали в него кусочки хлеба с солью и ели. Вдруг слышим — летит немецкий самолет, мы уже по звуку научились отличать, и потом какой-то шум и глухой стук. Дом закачался, а так как это был седьмой этаж, то было очень ощутимо. Мы побледнели, посмотрели друг на друга и решили, что сейчас все рухнет. Тут мы уж все бросили, масло это, и побежали в бомбоубежище, там нам сказали, что в соседнем дворе упала неразорвавшаяся бомба. Когда мы сидели в бомбоубежище во время налетов, все вечно вспоминали, как мы вкусно кушали до войны. И моя подружка мне говорит: «Когда кончится война, я буду самая богатая, буду шикарно одеваться. Буду есть чечевичную кашу, хлеб и сладкий чай, а все остальные деньги потрачу на тряпки! Было очень холодно, в комнате стояла самодельная металлическая буржуйка, и труба от нее выходила в окно. Почему-то ветер всегда дул в окно, весь дым валил в комнату, и мы ходили чумазые, со слезами на глазах. Спали, накрывшись и одеялом, и пальто, и всем, чем только можно. Холод нас очень мучил. Мама работала на мебельной фабрике на другом конце города, там накопились всякие стружки, деревянные отходы, чем и топили печку. А у нас дома печки не было, только центральное отопление. Мама предложила переехать туда. Там был «красный уголок», его заняли под жилье: поставили козлы, диваны с матрасами, набитыми стружками, вот там мы и спали. Между дверей стояло ведро, параша, куда люди ходили ночью. Рядом была маленькая кладовка, стоял какой-то стол. Там мы снимали с себя все, что было надето для тепла, раздевались догола и молотком отбивали одежду, убивали вшей. На какое-то время помогало. Утром надо было идти брать по карточкам хлеб. У мамы была служебная карточка, у меня иждивенческая. Однажды был такой случай: я стояла в очереди за хлебом, получила на свою карточку маленький кусочек хлеба, 125 грамм, и сверху маленький довесок — точность тогда на весах была аптечная. Продавщица подает мне этот хлеб, и в этот момент какой-то мальчишка, который стоял рядом, хватает этот довесок и сует в рот. Он его моментально съел — что с ним сделаешь? Когда мы жили в этом «красном уголке», то нам давали папиросы. Недалеко, на Обводном канале, была барахолка, и мама послала меня туда поменять пачку «Беломора» на хлеб. Помню, как женщина там ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба. Потом ко мне подскочил милиционер, спрашивает: «Ты что тут делаешь? Пришла домой — ни папирос, ни хлеба. Еще делали четверговую соль: ее надо было бросить в мешочке в золу, чтобы она почернела, и тогда она приобретала запах сваренного вкрутую яйца. Ее сыпали на хлеб, и казалось, как будто ешь хлеб с яйцом. Мы ели столярный клей, как-то его растапливали и делали студень, это еще на Моховой. А в октябре — ноябре мы ходили на сгоревшие Бадаевские склады. Там песок перемешался со сгоревшим сахаром, и вот этот песок мы где-то доставали и разводили в чае. Песок отстоится и осядет на дно, а чай становится сладким. Была всякая дуранда выжимки от растительного масла. Очень любили чечевичную кашу, тогда это был деликатес. Может, потому, что я всегда мало ела, мне было немного легче. Мама переживала блокаду тяжелее, у нее был хороший аппетит. У нее началась ужасная дистрофия, ее определили в стационар для дистрофиков, она там недели две была. А у меня начался голодный понос с кровью, но как-то обошлось. Воды дома не было, за ней ходили с ведром. Людям, которые брали воду из Невы, еще повезло, она была чистая. А мы жили рядом с Обводным каналом, воду приходилось брать оттуда. Она была ужасно грязная, и, может быть, именно из-за этой воды у меня открылся понос. Мама в это время лежала в стационаре, а меня почему-то взял к себе домой один ее сотрудник. И когда у меня начался понос, он меня выгнал, а мне идти было некуда. Ходили в туалет тогда в ведро, и у людей потом не было сил спуститься на улицу, чтобы вынести его. Выливали прямо от дверей по лестнице, потом все это замерзало, и лестницы были покрыты замерзшими нечистотами. Запаха особого не было, стояли страшные морозы, до — 30 градусов и даже ниже. В бомбоубежище мы тогда обсуждали, что вот ожидаются крещенские морозы, потом сретенские, потом еще какие, все приметы выучили. Мама узнала, что один ее дальний родственник работает в госпитале в помещении Лесотехнической академии. И она сказала мне: «Собирайся и иди туда. Дойдешь, значит, дойдешь, нет — значит, судьба такая». Она хотела, чтобы я там устроилась на работу, и вот я собралась, надела валенки, замоталась потеплее. Вышла я с Лиговского проспекта, было еще рано, и пошла пешком в академию. Когда я дошла, было уже темно, все закрыто, это был конец февраля, зима. Я позвонила, говорю, что попросите такого-то, он там врачом работал. Я жду, а его все нет и нет. Звоню еще раз, а мне отвечают, что тот врач сказал, что у него нет никакой племянницы, что все в эвакуации. А я была ему не родная племянница, седьмая вода на киселе. Потом он, наконец, спустился и все-таки узнал меня. Я говорю: «Устройте меня на работу». А он: «Куда же тебя устроить? Это был 1942 год, нас тогда в лаборатории работало человека три. Потом госпиталь стали перебрасывать то на Флюгов переулок, то на улицу Мира, размещали по-разному — в землянках, в палатках. Наконец нас перевели на Ладогу, а после снятия блокады — в Красное Село. Жителей там не было, Село стояло пустое. Рядом была Воронья Гора, с нее нас обстреливали немцы. В Селе находились бывшие казармы, и вот в этих казармах расположился госпиталь. Фронт располагался от нас километрах в пяти, и мы принимали раненых с передовой. Их привозили на машинах типа фургонов, внутри крепились носилки в три ряда. Стояла целая вереница фургонов, и мы их разгружали. Носилки надо было снять с петель: я снимала с одной стороны, в ногах, там полегче было, а в головах стояла девочка-рентгенолог. Мы подавали эти носилки вниз, на улицу, где стояли врачи. На животе у раненых лежала очень коротко написанная история болезни, где было указано, куда его ранило. Сил не было, и однажды я, снимая носилки с петель, уронила верхнего раненого на нижнего. Нижний ругался на меня как только можно, многоэтажно, всеми известными словами. Когда я подала его из машины на улицу, врач у него спрашивает: «Куда ранение? Посмотрели в историю, а там написано «ранение в пах». А я ведь на него еще и другого уронила. Вот эта история мне запомнилась. В казармах был широченный коридор, мы осматривали раненых и развозили по палатам — кто ранен в руку — в одну сторону, в ногу — в другую и так далее. Бинтов не хватало, их приходилось стирать. Это было где-то в 1943 году. Потом наш госпиталь отправили в Польшу, уже в январе 1945 года. Это было под Варшавой, зимой. Нас выгрузили на вокзале, мы поставили самодельные брезентовые палатки, разложили кровати. У нас были грелки для больных: такой пакетик, куда клали угли, и вода нагревалась. И вот мы ложились спать на этих железных кроватях и обкладывались грелками. Так мы прожили примерно неделю, прямо на вокзале. До конца войны мы работали в Польше, потом часть работников госпиталя направили на войну с Японией, а нас, тридцать человек, отправили обратно в Ленинград. У нас был всего один вагончик-теплушка, и мы ехали очень долго. Прицепят к составу, сколько-то проедем, потом загоняют в тупичок, и стоим неизвестно где. Собирали по рублю, шли к начальнику станции и просили прицепить нас, чтобы ехать в Ленинград. И вот мы пересекли границу Украины, проснулись — солнце, тепло, смотрим — подошел какой-то эшелон. Нам надо идти просить, чтобы нас подцепили, и ехать дальше. И вдруг из этого эшелона выбегают военные в непонятной форме — в куртках, беретах. Потом мы узнали, что это едут освобожденные американцами пленные, их везли в Сибирь на проверку. Они услышали, что стоит вагончик медсестер и врачей из Ленинграда, и они захотели узнать, как идут дела в городе.
В годы войны из Ленинграда в Новосибирск были эвакуированы 89 предприятий и учреждений, в том числе, заводы, театры, музеи, детские дома и ремесленные училища. Город принял 128 тысяч ленинградцев. В обороне Ленинграда участвовали 20 сибирских стрелковых дивизий и 2 стрелковые бригады.
Блокада поиск по фамилии
Поисковое объединение «Северо-Запад» и «Партия Великое Отечество» ищут членов семей защитников Родины, прорывавших кольцо немецко-фашистской блокады Ленинграда в январе 1944 года. Галерея «Дорога памяти» Cведения из военкоматов по месту учёта Cведения Главного управления кадров Минобороны РФ Электронные Книги Памяти Печатные Книги Памяти. Поиск по фамилии и другим данным. Генеалогический форум» Библиотека» Новости раздела» Книга памяти «Блокада. Книги памяти Блокады Ленинграда — изучайте список населённых пунктов, приходов и людей в этом справочнике.
Списки погибших в Блокаду
- Поиск в Книгах Памяти «Блокада», «Реквием», «Они пережили Блокаду» и в дополнительных списках
- Книга памяти Блокадного Ленинграда
- Книга памяти блокадного Ленинграда
- Книга памяти. Ленинградская область
- Жители блокадного Ленинграда
- Николай Стариков
Навигация по записям
- Ищем родственников солдат, прорывавших блокаду Ленинграда
- Николай Стариков
- «Блокада. Имена»: как работает приложение с адресами погибших в блокаду ленинградцев
- Блокада, 1941 1944, Ленинград Книга Памяти
- Интернет таки сила! Нашлась информация про наших родственников, погибших в блокаду!
- Ленинградский мартиролог. Том 1
г. Санкт-Петербург (Ленинград)
Эта статья будет полезна для тех, кто продолжает поиски по фамилиям своих родственников в книгах памяти погибших и пропавших без вести во времена ВОВ с 1941 по 1945 год. Эта книга – попытка создать Историю великой русской трагедии через сотни историй жизни тех, кто пережил блокаду. Книга памяти Ленинград. Творческий конкурс позволит участникам раскрыть свои таланты, поделиться своим творчеством, посвященным блокадному Ленинграду, а также сохранить память о родственниках-героях. Народная книга памяти читать онлайн бесплатно целиком (полностью) без регистрации на телефоне или компьютере. Поиск по Книге Памяти. Герои Советского союза.
Базы данных блокадного Ленинграда
Собакина Лидия Алексеевна, 1909 г. Место проживания: пр. Мусоргского, д. Дата смерти: июнь 1942. Место захоронения: Пискаревское кладб. Дата смерти: 1942. Место захоронения: неизвестно. Место проживания: Лермонтовский пр.
Училище я окончила, потом встала на очередь, чтобы получить жилье. Работала, попала в монтажное управление, была монтажницей. В январе этого года мне исполнился 81 год. До замужества она работала на железной дороге смазчицей и исколесила полстраны.
А потом ездила с мужем: сначала — на Дальний Восток, потом — в Прибалтику. Там, в Лиепае, их и застало известие о начале войны. Муж отправился на призывной пункт, а Ольга с маленькой дочкой — в Ленинград, домой. В 1941 году она окончила курсы шоферов и стала водить машины.
Грузы были разные. Возила хлеб по городу, боеприпасы через Ладогу, а обратно — продукты и снаряды на передовую линия фронта проходила в конце Московского Международного проспекта, сразу за заводом «Электросила». Эти рейсы Ольга Владимировна считает самыми «счастливыми», ведь с передовой она всегда возвращалась с маленькой кружкой каши, которой ее там угощали. Кашу она везла своей маме и дочке, которые жили в блокадном городе и голодали, как и все.
Однажды, когда она с напарницей возвращалась из рейса, началась бомбежка. Машину не оставить, и они продолжали ехать. Рядом с ними разорвалась бомба. Ольга, не задумываясь, закрыла собой свою совсем молоденькую напарницу и была ранена осколками снаряда.
Почувствовала боль в руке и увидела, как рукав телогрейки набухает от крови. Еле-еле добрались до госпиталя. Когда сняли ватник, то оказалось, что со спины он весь испещрен мелкими осколками. Просто чудом остались живы.
Организм был истощен голодом, рука долго не заживала да так и не вылечилась окончательно. А после войны вернулся муж, родился сын. В 1963 году они приехали в Севастополь. Окончила оперное режиссерское отделение в Ленинградской консерватории имени Римского-Корсакова, работала в оперных театрах Новосибирска, Куйбышева.
Ветеран труда. Когда началась война, мне было 15 лет, я заканчивала учебу в школе и жила вдвоем с мамой. Моя мама была хорошей хозяйкой, сама шила одежду и очень вкусно готовила. Она также работала в лаборатории, растила кварцы, которые во время войны использовали как звукоулавливатели.
Мой папа сделал открытие, что кристаллы кварца можно искусственно выращивать, и этим как раз и занималась мама. В конце лета — начале осени всех девятиклассников и десятиклассников отправили копать окопы. Мы собрались, пошли на вокзал и просидели там всю ночь. Нас должны были отправить под Лугу, там была хорошая оборона, но как раз в это время немцы ее все же взяли.
Где-то под утро нас посадили в пассажирский поезд, и вместо Луги мы оказались в Великом Новгороде. А те школьники, которые поехали в Лугу, погибли. Недели две мы копали окопы, потом неожиданно ночью нас собрали военные и куда-то повели. Мы оказались в окружении, но, слава Богу, ночь была темная, и нас вывели обратно в Ленинград.
Мальчикам ввели уроки боя, и не позже ноября они ушли на фронт добровольцами. Они попали в окружение в болоте, и из нашего и параллельного классов домой вернулось всего человек десять. Хотя Бадаевские склады, на которых хранились запасы продовольствия для Ленинграда, сгорели еще 8 сентября, и очень чувствовался голод, все думали, что месяца через два все закончится. Но позже оказалось, что война затянулась на четыре года!
Когда люди поняли, что немцы хотят сровнять Ленинград с землей, стали спасать культурные ценности: памятники заколачивали деревянными щитами, что-то закапывали в землю, первые этажи зданий закрывали мешками с песком. Многие ценности вывозили в Сибирь, на Урал, Дальний Восток. Были разбомблены дворцы в Петергофе, Павловске, Пушкине, в роскошных залах Екатерининского дворца немцы устроили конюшни, а уникальную Янтарную комнату вывезли в неизвестном направлении, и судьба ее до сих пор неизвестна. Эти дежурства длились довольно долго, но в декабре их отменили, потому что не было воды и не работали телефоны.
Какое-то время мы ходили в школу, там нам выдавали еду: щи из черной капусты, а если очень повезет, то суп из черной лапши. Всю еду мы несли домой. Но это еще были не самые худшие дни блокады, трагедия началась, когда мы начали питаться по карточкам. Маме дали рабочую карточку — 250 граммов хлеба, а мне детскую — 125 граммов.
Хлеб готовили в основном из коры, муки в нем было мало. Очереди за хлебом, сильные морозы, артобстрелы и налеты, многочисленные жертвы — такова была блокадная жизнь. Но даже в этих условиях работали заводы, мастерские. В Ленинграде оставались известные деятели культуры — писатели, поэты, музыканты, практически каждый день их голоса и произведения звучали по радио, чтобы придать силы людям.
Я очень хорошо помню в эфире голос поэтессы Ольги Берггольц, постоянно звучала симфоническая музыка. Страшно ли было в блокадном городе? Нет, страшно не было, пугала неизвестность. Было очень плохо, когда умерла мама.
Он выписал ей больничный лист с диагнозом дистрофия, и вскоре ее не стало. Одна женщина согласилась помочь мне похоронить маму, при условии, что я дам ей два килограмма хлеба. И за 40 дней я накопила эти два килограмма. У мамы было несколько золотых вещей: браслеты, медальон, часы — я отдала их в обмен на баночку крупы и белый хлеб.
Так я осталась одна. Чуть позже мамина приятельница, узнав о моей беде, предложила мне работать в садике уборщицей, и я согласилась. Я работала там до конца 1942 года и получала в день дополнительную тарелку супа, она мне очень помогла. Весной, чтобы не вспыхнула эпидемия, нужно было очистить улицы от трупов и помоев, которые накопились из-за того, что канализация не работала.
Вышел указ о том, чтобы все люди после работы выходили убирать снег и отвозили его на Неву, чтобы он быстрее таял. И мы ходили с большими санками и сгребали снег. В апреле улицы были уже чистыми и, наконец, пошел первый трамвай. Я не могу передать вам, какой это был праздник для всех!
Люди выходили на стук рельсов, радовались, аплодировали. Когда отогнали немцев от Москвы, у нас салюта еще не было, а вот когда одержали победу под Курском и Орлом — был. Он вселял в людей радость и надежду. Где-то в мае или июне ко мне пришла мамина сослуживица и предложила работать на маминой работе, так что вскоре я устроилась работать помощницей в лабораторию.
Но в августе мой папа, узнав, что мама умерла, вызвал меня в Саратов. Три недели я добиралась из Ленинграда до Саратова. Когда я приехала, папа привел меня к профессору медицинских наук, чтобы тот меня осмотрел. Тот сказал, что в 17 лет весить 32 кг — ненормально.
Тогда меня отправили в санаторий, и после этого мое здоровье улучшилось. Через какое-то время папа снова привел меня к тому же профессору. А у отца была еще одна дочь от первого брака, старше меня на 10 лет. Так вот, я вошла в кабинет, профессор меня осмотрел, и я вышла.
Потом профессор спросил у папы: «Это ваша старшая дочь? А та девочка, которую вы приводили ко мне, она что, умерла? Когда я была в 9-м классе, нас отправили в семхоз семенное хозяйство , там мы помогали сажать растения. Нам давали арбузы, дыни, картофель, капусту, и мы все это увозили домой.
А профессорский состав, в том числе мой отец, получал в качестве дотации масло и сахар. Я была в 10-м классе, когда блокада была прорвана. Весной 1944 года мы с папой вернулись из Саратова в Ленинград, и там я поступила в университет на искусствоведческий факультет. Через год война закончилась.
Айзин Маргарита Владимировна Бриллиантовое ожерелье — за буханку хлеба Когда началась война, я была в пионерском лагере. Мама приехала и забрала меня домой, мы тогда жили на Моховой, на седьмом этаже. В начале войны, когда все стали эвакуироваться, уезжать, она меня спросила: «Может, и нам стоит уехать? Некуда было.
Мы жили на седьмом этаже, и нам предлагали переехать вниз. Но я подумала, что, если мы перевезем вещи, а потом хозяева той квартиры вернутся обратно, им негде будет жить. Так мы там и остались. Осенью начались бомбежки, обстрелы.
Как только объявляли воздушную тревогу, мы спускались с седьмого этажа в бомбоубежище, потом, когда был отбой, мы поднимались наверх. Бывало так, что налет повторялся через пять часов, а бывало, что и через полчаса. Только поднимешься, хочешь перекусить, опять тревога, опять спускаться, и так весь день. Однажды объявили воздушную тревогу, а нам с мамой надоело по двадцать раз спускаться, и мы остались дома.
Мы сидели на углу стола, перед нами стояло налитое в блюдечко подсолнечное масло, мы макали в него кусочки хлеба с солью и ели. Вдруг слышим — летит немецкий самолет, мы уже по звуку научились отличать, и потом какой-то шум и глухой стук. Дом закачался, а так как это был седьмой этаж, то было очень ощутимо. Мы побледнели, посмотрели друг на друга и решили, что сейчас все рухнет.
Тут мы уж все бросили, масло это, и побежали в бомбоубежище, там нам сказали, что в соседнем дворе упала неразорвавшаяся бомба. Когда мы сидели в бомбоубежище во время налетов, все вечно вспоминали, как мы вкусно кушали до войны. И моя подружка мне говорит: «Когда кончится война, я буду самая богатая, буду шикарно одеваться. Буду есть чечевичную кашу, хлеб и сладкий чай, а все остальные деньги потрачу на тряпки!
Было очень холодно, в комнате стояла самодельная металлическая буржуйка, и труба от нее выходила в окно. Почему-то ветер всегда дул в окно, весь дым валил в комнату, и мы ходили чумазые, со слезами на глазах. Спали, накрывшись и одеялом, и пальто, и всем, чем только можно. Холод нас очень мучил.
Мама работала на мебельной фабрике на другом конце города, там накопились всякие стружки, деревянные отходы, чем и топили печку. А у нас дома печки не было, только центральное отопление. Мама предложила переехать туда. Там был «красный уголок», его заняли под жилье: поставили козлы, диваны с матрасами, набитыми стружками, вот там мы и спали.
Между дверей стояло ведро, параша, куда люди ходили ночью. Рядом была маленькая кладовка, стоял какой-то стол. Там мы снимали с себя все, что было надето для тепла, раздевались догола и молотком отбивали одежду, убивали вшей. На какое-то время помогало.
Утром надо было идти брать по карточкам хлеб. У мамы была служебная карточка, у меня иждивенческая. Однажды был такой случай: я стояла в очереди за хлебом, получила на свою карточку маленький кусочек хлеба, 125 грамм, и сверху маленький довесок — точность тогда на весах была аптечная. Продавщица подает мне этот хлеб, и в этот момент какой-то мальчишка, который стоял рядом, хватает этот довесок и сует в рот.
Он его моментально съел — что с ним сделаешь? Когда мы жили в этом «красном уголке», то нам давали папиросы. Недалеко, на Обводном канале, была барахолка, и мама послала меня туда поменять пачку «Беломора» на хлеб. Помню, как женщина там ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба.
Потом ко мне подскочил милиционер, спрашивает: «Ты что тут делаешь? Пришла домой — ни папирос, ни хлеба. Еще делали четверговую соль: ее надо было бросить в мешочке в золу, чтобы она почернела, и тогда она приобретала запах сваренного вкрутую яйца. Ее сыпали на хлеб, и казалось, как будто ешь хлеб с яйцом.
Мы ели столярный клей, как-то его растапливали и делали студень, это еще на Моховой. А в октябре — ноябре мы ходили на сгоревшие Бадаевские склады. Там песок перемешался со сгоревшим сахаром, и вот этот песок мы где-то доставали и разводили в чае. Песок отстоится и осядет на дно, а чай становится сладким.
Была всякая дуранда выжимки от растительного масла. Очень любили чечевичную кашу, тогда это был деликатес. Может, потому, что я всегда мало ела, мне было немного легче. Мама переживала блокаду тяжелее, у нее был хороший аппетит.
У нее началась ужасная дистрофия, ее определили в стационар для дистрофиков, она там недели две была. А у меня начался голодный понос с кровью, но как-то обошлось. Воды дома не было, за ней ходили с ведром. Людям, которые брали воду из Невы, еще повезло, она была чистая.
А мы жили рядом с Обводным каналом, воду приходилось брать оттуда. Она была ужасно грязная, и, может быть, именно из-за этой воды у меня открылся понос. Мама в это время лежала в стационаре, а меня почему-то взял к себе домой один ее сотрудник. И когда у меня начался понос, он меня выгнал, а мне идти было некуда.
Ходили в туалет тогда в ведро, и у людей потом не было сил спуститься на улицу, чтобы вынести его. Выливали прямо от дверей по лестнице, потом все это замерзало, и лестницы были покрыты замерзшими нечистотами. Запаха особого не было, стояли страшные морозы, до — 30 градусов и даже ниже. В бомбоубежище мы тогда обсуждали, что вот ожидаются крещенские морозы, потом сретенские, потом еще какие, все приметы выучили.
Мама узнала, что один ее дальний родственник работает в госпитале в помещении Лесотехнической академии. И она сказала мне: «Собирайся и иди туда. Дойдешь, значит, дойдешь, нет — значит, судьба такая». Она хотела, чтобы я там устроилась на работу, и вот я собралась, надела валенки, замоталась потеплее.
Вышла я с Лиговского проспекта, было еще рано, и пошла пешком в академию. Когда я дошла, было уже темно, все закрыто, это был конец февраля, зима. Я позвонила, говорю, что попросите такого-то, он там врачом работал. Я жду, а его все нет и нет.
Звоню еще раз, а мне отвечают, что тот врач сказал, что у него нет никакой племянницы, что все в эвакуации. А я была ему не родная племянница, седьмая вода на киселе. Потом он, наконец, спустился и все-таки узнал меня. Я говорю: «Устройте меня на работу».
А он: «Куда же тебя устроить? Это был 1942 год, нас тогда в лаборатории работало человека три. Потом госпиталь стали перебрасывать то на Флюгов переулок, то на улицу Мира, размещали по-разному — в землянках, в палатках. Наконец нас перевели на Ладогу, а после снятия блокады — в Красное Село.
Жителей там не было, Село стояло пустое. Рядом была Воронья Гора, с нее нас обстреливали немцы. В Селе находились бывшие казармы, и вот в этих казармах расположился госпиталь. Фронт располагался от нас километрах в пяти, и мы принимали раненых с передовой.
Их привозили на машинах типа фургонов, внутри крепились носилки в три ряда. Стояла целая вереница фургонов, и мы их разгружали. Носилки надо было снять с петель: я снимала с одной стороны, в ногах, там полегче было, а в головах стояла девочка-рентгенолог. Мы подавали эти носилки вниз, на улицу, где стояли врачи.
На животе у раненых лежала очень коротко написанная история болезни, где было указано, куда его ранило. Сил не было, и однажды я, снимая носилки с петель, уронила верхнего раненого на нижнего. Нижний ругался на меня как только можно, многоэтажно, всеми известными словами. Когда я подала его из машины на улицу, врач у него спрашивает: «Куда ранение?
Посмотрели в историю, а там написано «ранение в пах». А я ведь на него еще и другого уронила. Вот эта история мне запомнилась. В казармах был широченный коридор, мы осматривали раненых и развозили по палатам — кто ранен в руку — в одну сторону, в ногу — в другую и так далее.
Бинтов не хватало, их приходилось стирать. Это было где-то в 1943 году. Потом наш госпиталь отправили в Польшу, уже в январе 1945 года. Это было под Варшавой, зимой.
Нас выгрузили на вокзале, мы поставили самодельные брезентовые палатки, разложили кровати. У нас были грелки для больных: такой пакетик, куда клали угли, и вода нагревалась. И вот мы ложились спать на этих железных кроватях и обкладывались грелками. Так мы прожили примерно неделю, прямо на вокзале.
До конца войны мы работали в Польше, потом часть работников госпиталя направили на войну с Японией, а нас, тридцать человек, отправили обратно в Ленинград. У нас был всего один вагончик-теплушка, и мы ехали очень долго. Прицепят к составу, сколько-то проедем, потом загоняют в тупичок, и стоим неизвестно где. Собирали по рублю, шли к начальнику станции и просили прицепить нас, чтобы ехать в Ленинград.
И вот мы пересекли границу Украины, проснулись — солнце, тепло, смотрим — подошел какой-то эшелон. Нам надо идти просить, чтобы нас подцепили, и ехать дальше. И вдруг из этого эшелона выбегают военные в непонятной форме — в куртках, беретах. Потом мы узнали, что это едут освобожденные американцами пленные, их везли в Сибирь на проверку.
Они услышали, что стоит вагончик медсестер и врачей из Ленинграда, и они захотели узнать, как идут дела в городе. Мы им стали рассказывать, потом нашим девочкам надоело, и они ушли в вагончик, осталась только я. Один из них оказался директором моей школы, он у нас работал историком. Он тогда сказал мне: «То, что я вам рассказывал про рабовладельческий строй на истории, это ерунда по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в плену».
Вот такой был момент. Потом мы 13 суток добирались до Ленинграда. Город изменился. Там, где были газоны, разбили огороды: на Марсовом поле, везде, где только был кусочек земли.
Делали грядки и сажали все, что только можно, — и картошку, и морковку, один раз посадили огурцы, а выросли какие-то маленькие арбузики. Потом открыли бани. Мы как-то пришли мыться: вот как показывают Освенцим, вот такое же зрелище было в этой бане. Мы мылись и наслаждались горячей водой.
Сейчас я помню все как во сне. Блокаду не описать: представьте, что вас не будут кормить неделю, что будет холодно и голодно. Люди ходили еле-еле, падали и умирали. Когда мы жили на мебельной фабрике, там стоял кожаный диван.
Люди приходили, садились, помню, сел один мужчина и вроде как заснул, а потом оказалось, что он умер. Смерть была, в общем-то, легкой. Нас жило там человек пятнадцать, и на козлах спала мама с ребенком. Однажды слышим, он плачет: «Мама, мама!
У меня вот был кровавый понос от голода. Не знаю, как пережили. Родители уехали в Казахстан по месту службы отца, Людочка осталась с бабушкой в Тосно. При отступлении наших войск уехала в Ленинград с теткой сестра мамы , в блокадном городе оставались до 1943 года.
Проживали на Московском проспекте, д. Людмила Владимировна рассказывала, как «пошла погулять» и началась «воздушная тревога», сандружинница схватила её и бросила в подвал бомбоубежища, а туда, где она стояла, — упала бомба. Больше тетя не отпускала её от себя ни на шаг, боялась. После войны Людмила Владимировна окончила 283 школу в Ленинском районе, жила с матерью, которая вернулась из Франции, где почти всю войну содержалась в концлагере.
Трудовой стаж Людмилы Владимировны более 40 лет, Ветеран труда. Вырастила дочь, есть два внука. В Стрельне поселилась в начале 50-х годов, сейчас живет в Петергофе. Ведет большую общественную работу, казначей в Обществе жителей блокадного Ленинграда 2-го микрорайона.
Артюхевич Галина Александровна Война пришлась на мою юность У войны свои дороги, и каждому досталось сполна… Великая Отечественная пришлась на нашу юность. В 1941 году я как раз окончила школу в Ленинграде и решила поступать в пединститут, но вместо этого получила направление на работу в детский сад воспитателем. В тот год была создана комиссия по выявлению детей, потерявших родителей, и начали массово открываться детские дома. На долю воспитателей выпали тяжелые испытания.
Ежедневно в детские учреждения поступало огромное количество истощенных ребятишек, а потом началось сокращение продуктов и хлеба. Город уже находился под огнем артиллерии врага. Да, это уже была ленинградская блокада… Опасаясь вражеских налетов на Ленинград, детей начали вывозить в южные районы области, однако не учли угрозы оккупации этих районов. Наш детский сад получил направление на станцию Неболочи в Ленинградскую область.
Детям сказали, что едем на дачу, но жить там пришлось недолго. Однажды, гуляя с воспитанниками на нашей любимой поляне у леса, я услышала немецкую речь и поняла, что надо быстро возвращаться к дому. Передо мной стояла задача — быстро собрать детей. Тогда я сказала ребятам: «Кто быстрее добежит до дома, получит приз».
Я их только и видела! Проходя мимо вышки воинской части, я увидела солдата, несшего дежурство. Предупредила его, что в лесу немцы. Он сказал, чтобы мы собирали вещи и что в ночь на подводах нас отвезут на вокзал.
Дачники в поездах покатили обратно на свою родину. А нас там встретили частые обстрелы и бомбежки. Детей из сада уже не разбирали по домам, и нас всех распределили по интернатам.
Фото: 78. Имён тех, для кого квартира в Ленинграде стала последним домом. Все они занесены в мобильное приложение « Блокада. Имена ». Оно отображает карту современного Петербурга с адресами ленинградцев, погибших во время страшной осады.
Как отметила традиционной акции «День памяти жертв блокады — 8 сентября» Анастасия Принцева, карта «живая» — и это не просто формальность. Можно узнать историю своего дома, дополнить историю своего дома, внести имена своих близких, — пояснила активистка. У карты три режима: обычный, спутниковый и в виде немецкой аэрофотосъёмки — через снимки, которые нацисты делали в первые годы блокады для прицельной бомбёжки Ленинграда. Приложение беспристрастно документирует: люди погибали целыми семьями, целыми парадными. Часть домов сегодня не существует — они так и не были восстановлены после войны.
Сегодня, 8 сентября, в День памяти жертв блокады на сайте «Книга Памяти блокадного Ленинграда» вышли масштабные обновления, позволяющие искать жителей и защитников города через адрес их проживания. Работа продолжается, сайт постоянно пополняется новыми данными и документами, уже сегодня на сайте опубликованы миллионы записей и добавлены новые сервисы, делающие поиск информации о судьбах ленинградцев проще и удобнее. Так, на сайт добавлен новый функционал, позволяющий искать ленинградцев по адресу их проживания в годы блокады.