Новости с тегом: блокада ленинграда. Тема каннибализма в блокадном Ленинграде долгое время замалчивалась и даже категорически отрицалась официальной историографией.
Пережившие ужасы блокадного Ленинграда делятся воспоминаниями
Часто эту работу поручали детям. Они старались сбросить бомбы вниз. Альма и другие ребята собирали у жителей старые носки и чулки, набивали их песком и обкладывали стропила на чердаках, создавали запасы, чтобы затем можно было быстрее потушить огонь. Мы прятались в газоубежище.
А затем оказалось, что на дом, который связан с нашими дворами, упал снаряд и засыпал людей в соседнем бомбоубежище. Их откапывали и приносили нам. Один мальчик, маленький, с огромными глазами, постоянно кричал: «А больше стрелять не будут?
Больше стрелять не будут? Тогда пятиэтажное здание превратилось в картонный макет: фасад срезан, но мебель и обстановка не тронуты, и в одном туалете горит электрическая лампочка. Вскоре разбомбили и Народный дом в бывшем парке Ленина, где был стеклянный ресторан, стеклянный театр и своеобразные «американские горки» с башенкой.
И тем, кто наблюдал за разрушением даже с Кронверкского проспекта, было жарко от разгоревшегося пламени. Семья Альмы Ореховой прожила в Ленинграде до конца войны. Она говорит: видела все.
С содроганием вспоминает, как бежала искать маму, которая не вернулась с работы после мощного обстрела. Улица Лизы Чайкиной — лужи крови, девушку ударило взрывной волной об угол здания, Татарский переулок — раненую женщину грузят в скорую. Так и не проверив, она бросилась дальше, добежала до ателье и увидела черную, зияющую дыру от снаряда на лестничной клетке.
Но тогда все закончилось благополучно для ее семьи. Оттуда выложили на землю пять человек, пока я искала маму. Нашла живой», — говорит Альма Орехова.
Мама по собственному желанию устроилась на завод Карла Маркса, где трудилась над изготовлением снарядов: обрубала заусеницы и шлифовала их, для чего их следовало держать навесу. Пока здоровье позволяло, она упорно ходила на завод и страшно боялась опоздать хоть на минуту — за это грозил суд. Трамваи курсировали так редко, что безопаснее было по утрам ходить пешком с Петроградки на Выборгскую сторону.
Потом получила инвалидность из-за слабого сердца. Женщина везёт умершего в дни блокады Ленинграда Сахар тёк по земле В самом начале войны и блокады ленинградцы плохо себе представляли, что происходит с городом. Эвакуацию для детей предложили еще летом, и 9-летняя Альма даже провела в ней месяц, но затем мама ее забрала.
Заместитель директора по науке Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда Милена Третьякова замечает, что активно к эвакуации никого не призывали. Есть такие советские плакаты? Плакатов о том, что мирное население нужно спасти, не было.
Была агитация о защите города, направленная на тех, кого пытались мобилизовать. А о том, что город нужно покинуть, о защите детей — нет», — отмечает она. Отсюда и пренебрежительное отношение к продуктовым карточкам в первые месяцы.
Затем они стали на вес золота. Ленинградцы не забудут катастрофический пожар на Бадаевских складах: вражеская авиация целенаправленно била, и 8 и 10 сентября склады сгорели, город лишился продовольственных запасов. По официальным данным, там хранилось 3 тыс.
Мама поехала и привезла немного черной, сладкой земли. Будто пропитанной патокой», — рассказывает Альма Орехова. До сих пор помнит первый день, когда объявили карточки.
Даже не выкупали всех продуктов, которые были положены. Потом, конечно, быстро гайки завинтили.
Под Москвой земля ровная: ни гор, ни долин, ни моря. Как на этой ровной земле удержать лавину вражеских танков? Сердце холодеет при мысли, что они могут хлынуть и начнут подминать под себя московские мостовые», — писала Вера Инбер. Однако бои на этом не прекратились, изменился только их характер. Немцы начали вести массированные артиллерийские обстрелы и бомбежки, которые не прекращались на протяжении всей блокады. Особенно сильными были атаки в октябре — ноябре 1941 года. На Ленинград были сброшены тысячи зажигательных бомб, что стало причиной массовых пожаров.
Настоящей трагедией для горожан стала бомбардировка 8 сентября, в результате которой были полностью уничтожены Бадаевские склады. Огонь уничтожил 38 продовольственных складов и кладовых, где хранилось 3 тысячи тонн муки и 700 тонн сахара. На самом деле, этого запаса городу едва хватило бы на неделю, но многие ленинградцы были уверены, что именно этот пожар положил начало массовому голоду. На 12 сентября 1941 года запасов продовольствия в Ленинграде оставалось чуть больше, чем на месяц: хлебное зерно и мука — на 35 суток, крупа и макароны — на 30 суток, мясо и мясопродукты — на 33 дня, жиры — на 45 суток. Кстати, немногие знают, что выдавать продукты по карточкам в городе начали еще до блокады — 17 июля. Правда, сделано это было не в целях экономии, а лишь для того, чтобы упорядочить снабжение. Изначально нормы отпуска продуктов были довольно высокими. Первое снижение произошло 2 сентября. Также был введен запрет на свободную продажу продуктов, что стало толчком для появления «черного рынка»: вплоть до окончания блокады многие ленинградцы покупали там еду на последние деньги или обменивали на продукты оставшиеся у них вещи и драгоценности.
Острую нехватку продовольствия горожане впервые ощутили в октябре, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Вот как описывал это время в своем дневнике выпускник восьмого класса Боря Капранов, которому на момент блокады было 16 лет: «Чем ты был, Ленинград? На улицах веселье и радость. Мало кто шел с печальным лицом. Все, что хочешь, можно было достать. Вывески «горячие котлеты», «пирожки, квас, фрукты», «кондитерские изделия» — заходи и бери, только и дело было в деньгах. Прямо не улица, а малина. И чем ты стал, Ленинград? По улицам ходят люди печальные, раздраженные.
Едва волочат ноги. Что он нам несет — тайна, покрытая мраком. А этот суп хуже воды, но голод не тетка, и мы тратим талоны на такую бурду. В комнате только и слышно, что об еде.
История — Так получилось, что блокадой, по сравнению с другими темами, занимается сравнительно немного ученых.
Например, я все время сравниваю с темой Холокоста — куда ни поедешь, есть бесконечные институты по изучению этой трагедии. Европа, Америка, Израиль, Россия. Мы категорически не можем сказать этого о блокаде, при том что, конечно, речь идет об одной из самых страшных и определяющих катастроф XX века. Колебание в миллион, а может быть, и больше, поражает — Каково количество погибших во время блокады? Людей часто оставляли на улицах, во дворах больниц, в квартирах.
Поэтому возможны только очень приблизительные подсчеты. Например, можно посмотреть, сколько людей было в городе в начале блокады в 1941 году осенью, и сравнить это с ситуацией весной 1942 года. Но и это очень сложно, потому что мы не знаем, сколько людей осенью 1941 года пробралось в город с территорий, стремительно занимаемых немецкими войсками. Мы также по свидетельствам понимаем, что в городе вдруг оказалось очень много людей, пришедших из Ленинградской области, из нынешних стран Балтии. И эти люди погибали первыми, потому что у них не было карточек.
Начиная с Нюрнбергского процесса, называлась цифра в около 600 тысяч погибших. Но теперь мы представляем эту цифру как гораздо более близкую к полутора миллионам. И до сих пор ведутся всяческие попытки подсчетов. Активисты работают с книгами кладбищ, с данными Ленинградских кладбищ. Я и сейчас читаю, что люди идут на кладбища и пытаются понять, кто, где и как захоронен, чтобы из этого полного отсутствия, полной немоты изъять своих близких.
И, конечно, это колебание в миллион, а может быть, и больше, оно поражает. И мне кажется, является важным исторически-философским обстоятельством того, как ведутся подсчеты человеческих жизней в стране. В ситуации катастрофы, как мы видим снова и снова, люди действуют катастрофически. Это то, что я не могу не сказать из этических соображений. Хорошо нам советовать сейчас, глядя назад: «Было бы чудесно сделать вот это и это».
Однако моя точка зрения такова: на произошедшее в городе подействовало то, что блокада Ленинграда была частью советского строя, советской системы и сталинского тоталитарного государства. В частности, многое было построено на страхе, связанном с террором. Люди очень боялись действовать — страх был так значителен. Эта инерция страха и во многом инерция лжи привели к неимоверному количеству жертв. В том числе в связи с отсутствием информации была очень скверно организована эвакуация осени 1941 года.
А отсутствие информации опять-таки было связано с тем, что распространять то, что город стремительно блокируется, что в городе вот-вот не останется ресурсов, просто говорить об этом — все это вызывало отчаянный страх у тех, кто был у власти в городе. Это известно нам из теперь опубликованных документов. Мне кажется, если бы информация была организована по-другому, ответственность бы бралась по-другому внутри города, в переговорах Смольного с Кремлем, то многих жертв можно было бы избежать. При том что, конечно, в первую очередь — ответственность на тех, кто наступает на город, то есть на нацистской Германии. Черный рынок и цинга Экспонаты Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда.
Существует огромная мифология с хэштегом «персики в Смольном», но дело в том, что чеков и накладных на эти персики мы не обнаруживаем. Мы обнаруживаем бесконечное количество легенд, мифов, а также устных свидетельств. Я работаю с дневниками Веры Инбер, которая была во время блокады женой человека, возглавлявшего больницу Эрисмана. Есть много свидетельств о том, что люди, приходившие в гости к Инбер, обращали внимание на чудесную сахарницу с сахаром, на чаепитие, к которому приглашала их поэтесса. Поэтесса, между прочим, сама страдала цингой во время блокады, как и Всеволод Вишневский, как и Николай Тихонов — люди, казалось бы, возглавлявшие какие-то властные структуры вокруг искусства, культуры, литературы.
Как и Берггольц, которая летала в Москву в самом начале весны 1942 года. Кому-то из них можно было вылететь, но при этом, если мы читаем дневники, мы понимаем, что эти люди все равно страдали. Никто из нас в страшном сне не хотел бы болеть цингой. По моим данным, люди во власти не жили невероятно роскошной жизнью. Они жили другой жизнью.
Они не были на грани смерти, потому что цингу и дистрофию разделяет огромное медицинское физиологическое расстояние.
Например, немецкие директивы по экономической политике, в которых СССР разделялся на производительные и потребляющие территории. Юг должен был стать производителем продовольствия, а вот людей с нечерноземных территорий планировалось подвергнуть массовому голоду. Тогда же, по его словам, нацистам впервые пришла в голову идея и о том, чтобы заморить голодом и Ленинград. Ленинград и Москву лучше уничтожить. Русские должны были стать нацией крестьян. Гитлер отдал приказ в содействии политике голода. Ленинград был частью плана. Гитлеру предлагалось сделать из Ленинграда военно-морскую базу, он отверг эту идею, приказав уничтожить город.
Историк Никита Ломагин привел статистику НКВД о каннибализме в блокаду
Точное число жителей блокадного Ленинграда, погибших от голода, холода, артобстрелов и бомбардировок фашистской авиации, неизвестно. Санкт-Петербургский городской суд признал геноцидом советского народа блокаду Ленинграда войсками нацистской Германии и ее союзниками в 1941–1944 годах. Враг был отброшен на 60-100 километров от города — и была полностью снята блокада Ленинграда.
Пережившие ужасы блокадного Ленинграда делятся воспоминаниями
Они получали пайку водки. Водителям грузовиков за каждую вторую и последующую ходку выдавали дополнительно по 100 г хлеба и 100 г водки или вина. Были установлены нормы погрузки на каждую автомашину в зависимости от тоннажа: на пятитонку — 100 трупов, на трехтонку — 60, на полуторку 40. С 16 декабря по 1 июня 1942 года на Пискаревке было похоронено в траншеях 372 тысячи человек. Отчет говорит об особенно тяжелых условиях, сложившихся в г.
Колпино ввиду непосредственной его близости к линии фронта. Облисполком разрешил городу Колпино сжигать трупы в термических печах Ижорского завода. Затем и сам Ленинград перенял опыт колпинцев. Людей стали сжигать на кирпичном заводе.
Процесс механизировали вагонетками. С наступлением весны и таяния снега стали появляться «подснежники». Чьи-то руки высовывались из-под снега и молили о предании земле, в оттаявших глазницах лужицы талой воды отражали равнодушное питерское солнце. Просыхали волосы покойников и шевелились на весеннем ветру.
А истощенные дистрофики тянулись туда, поближе к бомбам, к линии фронта, к Колпино. Под обстрелом рыться в картофельных полях, ища гнилую случайную картошку. Надвигалась катастрофа эпидемий. До наступления тепла трупы было необходимо кремировать во избежание эпидемий.
Город успешно справился с этой задачей, и к лету 1942 года непогребенные тела уже практически в городе не встречались. Отдельные случаи массового скопления трупов все же имели место. После эвакуации Эрмитажа в подвалах здания было обнаружено 109 тел. Это были умершие сотрудники Эрмитажа, которых администрация складывала в подвалы музея.
Гуляя по роскошным залам и любуясь совершенством сокровищ Эрмитажа, помните об этих подвалах.
В то время как город вполне себе умирает. Мне очень близко слово «агентность» — своя воля, ответственность за свою жизнь, способность действовать. Это то, во что я верю. Это никому не надо отдавать, и нужно всячески пытаться не отдать это власти.
А власть должна быть такая, чтобы человек был в состоянии отвечать за себя. И история блокады для меня именно про это. Про то, как переданная власти Ленинграда ответственность привела к гибели, возможно, полутора миллиона человек. В основном — стариков, женщин и детей. Это очень сложный вопрос.
Это, по-своему, самый блестящий политический блокадный дневник. Трактат о блокаде, написанный человеком, живущим в блокаде, очень много думающим именно о том, что случилось с человеком и властью. Все люди по-разному думают о том, кому было легче выжить. Честно говоря, легче выжить было молодому человеку с более здоровым организмом. Блокада — это физиология, голод — это физиология.
Но дальше действительно подключаются сложные психологические вещи. Писатель Пантелеев в своих замечательных блокадных записках говорит: «В блокаду выживали те, кому было на что опереться». Это интересное соответствие мыслям психолога Виктора Франкла, который свою психологию выживания сформулировал в немецком концлагере. И Франкл тоже говорит, что выживали те, кто мог создавать смысл. А по Пантелееву — люди опирались на семьи, опирались на любовь.
Блокадная любовь, и вот про это немножечко моя пьеска «Живые картины», — это страшная пытка. Когда тебе нужно отдать последнюю крошку своему любимому — это пытка. В этом нет ничего-ничего хорошего. Как Шаламов нас учит, что в лагерном опыте нет ничего хорошего, так и здесь. Но истории того, как люди боролись за своих, — это невероятные примеры человечности, конечно же.
И хотя все это очень страшно читать, просто невыносимо, ты при этом узнаешь о человеке такое хорошее, что очень многое становится выносимым. Есть дневник, есть человек, есть его кот, есть его дом Дневник школьницы Тани Савичевой, которая с начала блокады Ленинграда начала вести записи. Почти вся семья Тани погибла в период с декабря 1941 по май 1942 года. В ее дневнике девять страниц, на шести из которых даты смерти близких людей — матери, бабушки, сестры, брата и двух дядей. Сама Таня умерла уже в эвакуации 1 июля 1944 года.
Как появились данные? Может быть, в связи с тем, как они распорядились ресурсами вполне бездарно. Никто этих вопросов не хотел, вопросов об ответственности в первую очередь. И я думаю, что с этим было связано долгое молчание о блокаде. Это сложный вопрос — почему память о войне в сталинском государстве подавлялась.
Это история громадных катастроф, неподготовленности советского оружия, это история невероятного подвига. Но также это история про то, как за эту самую победу за ценой не постояли. Более двадцати миллионов людей заплатили жизнью за эту победу, что несравнимо ни с какой другой страной. Еще одна книга, не блокадная, но для меня бесконечно важная, — это воспоминания Николая Никулина, эрмитажника, человека, который ушел на фронт ленинградским дистрофиком из Ленинграда в 18 лет. Он дошел до Берлина, выжил, стал блестящим искусствоведом, возглавил отдел голландской живописи Эрмитажа.
Он всю жизнь потом писал книгу о своих впечатлениях, в частности, о так называемом Ленинградском фронте. Для меня это центральная книга о том, сколько именно стоила победа и как она была сделана. И, наверное, главный вывод для меня, совершенно невыносимый вывод, связан с тем, что человеческая жизнь, одна-единственная жизнь, в этой истории зачастую не имела никакой цены.
Это общая черта всех блокадных дневников: там, где прежде ощущалась надежда и даже какой-то оптимизм, через некоторое время остается только пустота, изможденность и какая-то жуткая, неестественная отрешенность от всего. Уже 16 сентября Инбер записала в своей тетради такие строчки: «Как-то странно сделалось на душе, когда свежий женский голос сказал кратко: «До конца войны телефон выключен…» Я попыталась что-то возразить, протестовать, но сама поняла, что бесполезно. Через несколько минут телефон звякнул и умолк… до конца войны. И квартира сразу замерла, захолодела, насторожилась. Оторвалась от всего города. И так телефоны были выключены повсюду в один и тот же час. Остались только считанные: в учреждениях особо важных , в больницах, в госпиталях».
Большинство горожан в течение долгого времени плохо представляли себе реальное положение дел в городе и вокруг него. Эта неопределенность порождала тревогу, но еще больше настроения ухудшились, когда в середине сентября стали поступать вести о тяжелой ситуации на фронте. Военные, которые оказывались в Ленинграде для передислокации или по другим причинам, рассказывали, что враг подходит все ближе к Москве. По-прежнему грозно очень на Вяземском и Брянском направлениях: немцы снова наступают. Под Москвой земля ровная: ни гор, ни долин, ни моря. Как на этой ровной земле удержать лавину вражеских танков? Сердце холодеет при мысли, что они могут хлынуть и начнут подминать под себя московские мостовые», — писала Вера Инбер. Однако бои на этом не прекратились, изменился только их характер. Немцы начали вести массированные артиллерийские обстрелы и бомбежки, которые не прекращались на протяжении всей блокады. Особенно сильными были атаки в октябре — ноябре 1941 года.
На Ленинград были сброшены тысячи зажигательных бомб, что стало причиной массовых пожаров. Настоящей трагедией для горожан стала бомбардировка 8 сентября, в результате которой были полностью уничтожены Бадаевские склады. Огонь уничтожил 38 продовольственных складов и кладовых, где хранилось 3 тысячи тонн муки и 700 тонн сахара. На самом деле, этого запаса городу едва хватило бы на неделю, но многие ленинградцы были уверены, что именно этот пожар положил начало массовому голоду. На 12 сентября 1941 года запасов продовольствия в Ленинграде оставалось чуть больше, чем на месяц: хлебное зерно и мука — на 35 суток, крупа и макароны — на 30 суток, мясо и мясопродукты — на 33 дня, жиры — на 45 суток. Кстати, немногие знают, что выдавать продукты по карточкам в городе начали еще до блокады — 17 июля. Правда, сделано это было не в целях экономии, а лишь для того, чтобы упорядочить снабжение. Изначально нормы отпуска продуктов были довольно высокими. Первое снижение произошло 2 сентября. Также был введен запрет на свободную продажу продуктов, что стало толчком для появления «черного рынка»: вплоть до окончания блокады многие ленинградцы покупали там еду на последние деньги или обменивали на продукты оставшиеся у них вещи и драгоценности.
Острую нехватку продовольствия горожане впервые ощутили в октябре, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Вот как описывал это время в своем дневнике выпускник восьмого класса Боря Капранов, которому на момент блокады было 16 лет: «Чем ты был, Ленинград?
Хорошего было гораздо больше. Я никогда не был голоден, лето всегда было тёплым и солнечным, были хорошие друзья.
Плохо мне было, когда мама жёстко напоминала мне, что я неродной, я — «кузнецовское отродье». Женя была старше, иногда она сбегала на Чайковского, к отцу. Но её возвращали обратно. Светлая память о моём «папе Фёдорове», Леонтии Дмитриевиче.
Добрейший человек, мы с ним были на равных, друзья. Помню, как я безучастно стоял у гроба отца и мне кто-то пытался втолковать, что это лежит мой умерший папа. А я почти радостно возражал: «Нет, мой папа живой, вот он стоит», показывая на своего опекуна. Остальные детали моей родословной можно узнать из специально сохранённых мною анкет.
Их я составил за жизнь множество. Любой переход на другой уровень сопровождался написанием анкеты и биографии. Допуски к секретным работам требовали тоже этого ритуала, ещё более подробного. А у меня сначала допуск к «форме 4», потом «3», потом»2» и, наконец, к форме 1.
Всё это меня «достало» — надо было каждый раз вспоминать всю мою раскиданную родню. Я однажды сделал копию моих трудов и потом переписывал. Одна копия где-то лежит. Детство кончилось, наверное, с началом войны.
Об этом периоде моей жизни расскажу в следующей главе. К войне нас готовили с раннего детства. Уже во втором классе нам приказывали зачирикивать в учебниках физиономии вождей, которые оказались «бяками». В 4-м классе я уже знал, что такое иприт, люизит, фосген, дифосген и получил первый знак отличия — БГТО — «Будь готов к труду и обороне» нет, первый был «октябрёнок».
Потом — ГТО «Готов к труду и обороне». Нам объясняли, что кругом — враги, что люди всего мира стонут под игом капиталистов, надо им помогать через МОПР «Международное общество помощи революционерам». Туда вносили безвозмездные пожертвования. Была фраза «в пользу МОПРа», это когда куда-то брали деньги.
Фильмы: кругом шпионы и враги народа. Песни: «Если завтра война», «Три танкиста», «Гибель эскадры», «Любимый город»... Все на нас нападают и мы всех быстро побеждаем. Жизнь — учебные воздушные тревоги как в «Золотом телёнке», точная копия.
В общем, психологически мы были готовы. Теперь о «декорациях», в которых началась война для меня. Мы живем на улице Жуковского дом 23, кв. Вход с улицы, 2-й этаж.
Ближайшие соседи общая первая прихожая — еврейская семья: мама, папа и разжиревшая 3-х летняя дочка. Не дружим, иногда ругаемся. Папа как-то раз обозвал соседку жидовкой. На площадке еще одна квартира.
Их квартира уходит в 2-этажный флигель и переходит общим коридором к другой квартире, где живут супруги Маховы. Кузьма Ильич, крепкий мужик, воевал в «гражданку» с басмачами. Жена, волоокая армянка и сын Илья, мой друг. Этажом выше коммунальная квартира, две русских и одна еврейская семья.
Во дворе шесть русских, одна армянская и одна татарская семья. Живём ребята дружно, иногда дерёмся, играем в лапту, штандер, «12 палочек», «дочки-матери», «казаки-разбойники». Мама домохозяйничает, папа работает главбухом в 104-м отделении связи на ул. Некрасова, почти рядом с домом.
Женя учится, потом не знаю причину стала работать на том же заводе Егорова, где работал отец, обивщицей мебель обивала. У Жени ухажёр — выпускник училища Фрунзе, отделение подводников, Геннадий Пупков. Рослый парень из Сибири. Встречаются, в гости приходит.
А я кончил 5-й класс. Школа у меня прекрасная, бывшее что-то для кого-то Восстания, 10? Два зала, Белый и Голубой, широкие коридоры, большие классы, хорошие учителя, нянечки сопли подтирают и пуговки застегивают. Папа очень любил наш город.
Мне думается, он-то в нескольких поколениях здесь продолжался. Таскал меня по всем музеям, просто по улицам, где знал историю всех интересных домов. В воскресенье 22 июня 1941 года мы вдвоём поплыли в Петергоф, на речном трамвайчике. День был тёплый, солнечный.
В Петергофе я был не в первый раз, но папа умел каждый раз рассказать что-то новое. По парку развешаны громкоговорители, такие четырехгранные трубы. Народ что-то притих, сгруппировался возле этих труб. Начала не слышал, конец чётко: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», — речь Молотова.
Люди стали расходиться, мы пошли к пристани. Обратный рейс не отменили, пошли к городу. На морском канале, недалеко от Кронштадта, увидел стоящее торчком, как поплавок, кормой вверх судно. Уже после войны, случайно наткнувшись на статью о работе ЭПРОН экспедиция подводных работ я прочитал, что немецкие торговые суда, ушедшие из города в ночь на 22 июня, накидали в фарватер мины, и на одной из них подорвался наш сухогруз.
В городе внешне ничего не изменилось. Я очень искал признаки начавшейся войны, и увидел — по улице шагали солдаты, держа за верёвки зеленые надутые баллоны метров по десять длиной и метра два в поперечнике. Настала некоторая напряжёнка с продуктами. Помню, идём мы с мамой по Маяковской, с лотка что-то продают.
Небольшая очередь. Мама говорит: «Давай постоим». Я говорю: «Мама, ну что стоять, война скоро кончится и всё будет». Уговорил, дурак.
В июле — карточная система, но открылись коммерческие магазины, по более высоким ценам. Пришёл с работы папа, говорит: «Меня взяли в армию, добровольцем». Возраст у него был уже не вполне призывной, но по линии МВД организовывали войска для борьбы с предполагаемыми диверсантами-парашютистами. И стал папа бойцом пятого истребительного батальона.
Ему объяснили, что время трудное и возьмут всё равно, а доброволец будет получать почти всю свою зарплату. Это было 500 рублей. Для неработающей семьи — неплохо. Батальон базировался на Марсовом поле Площадь Жертв революции , в здании теперешнего Ленэнерго.
На площади их обучали искусству ходить строем. Однажды папа пришел в своей одежде, но перекрещённый пулемётными лентами с патронами , с заграничной винтовкой с подсумком и двумя гранатами РГД на ремне. Мама возмущалась: «Ты грознее палки ничего в руках не держал, а тут вырядился». По другим свидетельствам родственников,- Леонтий Дмитриевий и родной отец моего папы вместе воевали на Первой Мировой войне: там и познакомились.
Папа поцеловал нас молча, и пошёл воевать. Батальон сразу бросили под Невскую Дубровку. А Женя пошла в сандружину боец МПВО, местной противо-воздушной обороны , на казарменное положение, дома бывала редко. Её жениха, Геннадия, выпустили из училища с дипломом, званием лейтенанта и двумя выпускными чемоданами — форма, белье.
Пришёл к нам с чемоданами, а Жени нет, на службе. Дал поиграть с кортиком, пистолетом, потом пошли в «Колизей». Только сели, — тревога, нас попросили выйти, успели забежать рядом в мороженицу. Под вой сирен только налопался мороженого и отбой воздушной тревоги, пошли домой.
Воздушные тревоги объявляли часто, народ загоняли в бомбоубежища или в подворотни. Ребятам было интересно. Когда объявляли тревогу, мы мчались в домконтору. Там стояла сирена — металлическая трость, сверху барабан с ручкой, внизу гнездо для ноги.
Счастливец выбегал на середину двора и крутил ручку. Из барабана нёсся пронзительный вой. Умельцы меняли тональность, с разной скоростью крутя рукоятку. Получались впечатляющие завывания, даже при не включённой трансляции.
Потом бежали в следующий двор и повторяли «концерт». Конец июля, тревоги пока звуковые. Коммерческие магазины еще работают. Немцы всё ближе, но явного беспокойства пока еще нет, никто не громит магазины, нет митингов протеста.
Ходил с мамой в Большой дом получать папину зарплату 500 руб. Зашли в коммерческий магазин, там почти пусто. Купили банку чёрной икры 500 граммов. Последняя покупка вне карточек.
Потом началась эвакуация. Вызвали маму в школу, сказали, что все учащиеся эвакуируются с преподавателями, имеющими детей. Назначен день, дан перечень вещей. Мама собрала рюкзачок самодельный , «вечная» ручка, купили электрический фонарик, которому я очень обрадовался.
Чувствую себя самостоятельным. В скверике у школы толпятся ребята, мамы. Моя мама где-то побегала, выяснила, что дети многих учителей не уезжают, и вообще неизвестно, куда нас повезут. Сказала: «Боря, пойдём домой».
Я был разочарован. Маму вызывали, но она сказала, что она только опекунша и поэтому... Их повезли, кажется, куда-то под Лугу, прямо под наступление немцев. Я так никогда и не встретил никого из ребят того эшелона.
Август прошёл как-то незаметно. Мою школу сделали госпиталем, меня определили в 206-ю школу — во дворе кинотеатра «Колизей». Стал учиться в шестом классе. Ребят было мало.
Воздушная тревога, обычная. В чистом небе появились самолёты. Шли ровно, рядами. Вокруг зарявкали зенитки, между самолётными рядами расползались пушистые облачка разрывов.
Понял, что это немцы, удивлялся, что все целы и идут ровно, как на прогулке. Ближе к вечеру в районе Лавры в небо поднялось огромное чёрное облако. Слух прошёл — горят Бадаевские склады, где чуть ли не всё наше продовольствие. Я не ходил, но люди, слышал, сгребали ручьи из сгоревшего сахара.
С первых дней войны в домохозяйстве был создан медпункт. Домохозяйство — три дома: 21, 23, 25. Угол первого этажа до войны был «красным уголком». Это такое помещение, куда жильцы домов могли придти, почитать газеты, послушать радио которое было тогда не у всех или лекцию типа «Есть ли жизнь на Марсе» или про нехороших буржуев, шпионов, голодающих зарубежных наших братьев по классу.
Это помещение и было отдано под медпункт. В большой комнате с зеркальными «магазинными» окнами, выходящими на Жуковскую и Маяковскую, поставили несколько застеленных кроватей, повесили шкафчик с предметами первой помощи — йод, бинты, таблетки и пр. Маму, как неработающую домохозяйку, назначили начальником этой санитарной части. По тревоге она уходила в медпункт, ждать пациентов.
Мама пошла на свой пост, я улёгся в кровать. Война по-настоящему подошла к нашему дому. Грохот зениток, тяжёлые взрывы фугасных бомб, дом потряхивает. Прибежала мама, сказала, чтобы я шёл в бомбоубежище.
В доме 21, дворовом флигеле, была типография с полом из железобетонных плит. В подвале под ней оборудовали бомбоубежище — поставили нары, бачок с водой, керосиновые лампы, аптечку. Я оделся. Мама ждала.
И в уши ударил нарастающий вой, почти скрежет. Мы прижались к стене, я смотрел на окно. Окна у нас были большие, высокие, занавешенные плотными зелёными шторами из тонкого картона. Дальнейшее я видел, как в замедленном показе фильма.
Медленно рвётся на куски светомаскировочная штора, влетают в комнату осколки оконных стёкол, всё это на фоне багрового зарева. Кажется, самого взрыва я не слышал, просто вжался в стену. И какой-то миг звенящей тишины. Выбежали с мамой на лестницу.
Коридор первого этажа, ведущий к парадной, искорёжен выдавленной внутренней стеной. Вышли на улицу. Первое — яркая лунная ночь, по всей улице в домах ярко светящиеся окна у всех вылетели стёкла и маскировка. Справа наискосок какие-то фантастические в лунном свете развалины, в них мелькают огни фонарей, слышатся крики.
Пошли в бомбоубежище, под ногами хрустит стекло. К утру, после отбоя, вернулись домой. Стёкла все выбиты, неуют.
Ужасы блокады Ленинграда в Казани
Блокадный Ленинград в книге Пери — сад, полный изуродованных деревьев, по прихоти неизвестной болезни принимающих жуткие формы. Блокада Ленинграда прорвана! К 80-летию прорыва в Музее обороны и блокады Ленинграда обновили экспозицию. Впервые выставлена реактивная немецкая мина, начиненная пропагандистскими листовками. Ко дню снятия блокады Ленинграда мы поговорили с историком о блокадной любви, кошках и о том, почему важны дневники. Ведь блокада Ленинграда стала и частью немецкой истории — причем неотъемлемой частью, не имеющей срока давности. Санкт-Петербургский городской суд признал блокаду Ленинграда геноцидом и военным преступлением.
Российский суд признал геноцидом блокаду Ленинграда
Погрейся пока, тут тепло, — я обняла брата за плечо, — Снег сегодня белый, белый, от него кругом светло. Рукавицы я надела, в зимней шубке мне тепло. Пусть метет метелица, белым снегом стелется, а мы валенки надели, - Не боимся мы метели! Помнишь, как читала нам её мама? А потом темнота в глазах и звенящая боль в ушах. Меня оглушили сзади чем-то тяжелым. Я очнулась абсолютно голая в холодном и большом корыте, в котором скот обычно кормят. Рядом стоял худой и сутулый мужичек и пялился на меня. Я как могла прикрылась руками.
С-сколько тебе лет? Тебя тоже сварим. Дальше всё происходило как в страшном сне. Меня помыли как моют тушку убитого животного, одели в лохмотья и заперли в чулане. За стенкой чулана кто-то все время копошился и мычал. Но в ответ лишь раздавалось мычание и возня. Слёзы ручьем полились из моих глаз, и я изо всех сил начала бить по двери. Выпустите меня!!!
Дверь чулана открылась, в проёме стоял сутулый, — Чего шумишь, девочка? Я мышкой юркнула между его ног и выбежала в большой и темный коридор. Не оборачиваясь я добежала до огромной двери, отщёлкнула защелку, на которую была закрыта входная дверь и выбежала на улицу. На улице ревела метель, был жуткий мороз.
Дети и взрослые умирали в дороге и сразу по прибытии в эвакуацию. Эти смерти никто, никогда и нигде не учитывал именно в контексте преступлений блокады. На Нюрнбергском процессе события, происходившие в блокадном Ленинграде, оценивались лишь в общем ряду многочисленных злодеяний нацистских преступников: блокаде не было отдельно посвящено ни одного из 12 «малых» Нюрнбергских процессов, а генерал-фельдмаршал германской армии фон Лееб — на момент начала оккупации командующий группой армий «Север» — в 1948 году был осужден на три года заключения «за преступления против гражданского населения». После суда фон Лееб был освобожден ввиду преклонного возраста и отбытого ранее наказания: последние годы он провел в своем поместье в Баварии. Страдания жителей блокадного Ленинграда не получили не то, что соразмерного наказания, но и хоть какого-либо внятного правового контекста. Никто во всеуслышание, на весь мир, тогда не заявил о том, что морить голодом людей в городе, который не удается взять штурмом — бесчеловечное преступление, которое противоречит всем мыслимым гуманитарным нормам и которое должно расследоваться отдельно. Позже недопустимость голода как орудия ведения войны была внесена в Женевскую конвенцию о защите гражданского населения во время войны, но никакой внятной связи этой нормы в связи с событиями в Ленинграде в общественном сознании так и не выработано. Впрочем, многие современные эксперты уверены: то, до чего нацисты доводили население города все эти 900 дней — выкристаллизованное проявление геноцида. Об этом заявлял известный исследователь, основатель проекта «Цифровая история» Егор Яковлев: «Чтобы не брать на себя официальную ответственность за прокормление советских граждан, Гитлер склонился к мысли не входить в крупнейшие советские города нечерноземной зоны. Предполагалось заключать их в блокаду, разрушать инфраструктуру артиллерией и авиацией и обрекать население на вымирание. Факты доказывают, что блокада Ленинграда не была эксцессом или военной необходимостью. Она была запланированным геноцидом, о котором впервые нацисты заговорили ещё до начала войны. Точно также немцы собирались блокировать Москву и обречь на смерть население столицы. Мы не слышали о блокаде Москвы, потому что гитлеровский замысел был сорван Красной армией, но он существовал. Мы можем подтвердить это документально», — отмечал он. Российский историк, доктор исторических наук, профессор Никита Ломагин в одном из интервью отмечал: «Важная тема — воздействие блокады на развитие международного гуманитарного права. Помимо Холокоста, геноцид был и по отношению к Ленинграду», — отметил ученый. По мнению юриста, эксперта Ассоциации юристов России, кандидата юридических наук Ольги Эттлер, с точки зрения современного права события блокадного Ленинграда действительно следует расценивать как геноцид мирного населения. Я считаю, в контексте Великой Отечественной Войны этот подход не совсем корректен: советский народ объединял людей самого разного этнического происхождения, при этом народ был во всех смыслах единым и в годы войны подвергался геноциду именно по принципу принадлежности к единству советского народа. В то же время, задачей нацистов было именно полное уничтожение населения Ленинграда, для этой цели военные преступники выбрали жестокое оружие — голод. Людям, детям, старикам, оставшимся в городе, не оставили шансов на выживание. Мы видим все признаки преступления, предусмотренного статьей 357 УК РФ геноцид », — отмечает Ольга Эттлер, которая в своем Instagram юрист ведет просветительский проект блокадныйадрес. Как сохраняем память мы Проект рассказывает о судьбах жителей разных домов Ленинграда военных лет, освещает вопросы эвакуации, холокоста блокадных детей, оказавшихся вывезенными в оккупационные зоны, поиска родственников ленинградских ополченцев, останки которых и сейчас десятками находят поисковики. Большинство квартир города в то время — коммунальные, поэтому в одном доме жили десятки и сотни семей: кто-то выжил благодаря эвакуации, кто-то в эвакуации погиб. Кто-то вопреки всем ужасам блокады, смог сохранить жизнь, не покидая Ленинграда. Большинство героев публикаций умерло. Конечно, проект не может рассказать о каждом жильце каждого дома в блокадном Ленинграде — слишком много информации потеряно навсегда, но даже те сведения, которые уже обнародованы, чрезвычайно ценны. Этот пост вызвал большой резонанс, на меня стали подписываться. Так я поняла, что эта тема действительно важна и стала публиковать исследования на основе открытой информации в Интернете». Сейчас по хештегу можно найти более 300 публикаций, рассказывающих о жителях разных домов военного Ленинграда. Всю информацию Ольге удалось отыскать в открытых базах и архивах — у юриста нет доступа к каким-либо закрытым сведениям. Вместе мы начинаем восстанавливать разные возможные варианты развития событий на пути членов семьи», — рассказывает автор проекта. Обращаются к Эттлер и сегодняшние жители «блокадных адресов» — например, сохранить память стараются жители дома на улице Добролюбова. Списки погибших в блокаду жителей опубликованы на сайте ТСЖ. Проект уже выпустил несколько постов о судьбах жильцов этого дома, и исследование продолжается, как отметила Ольга Эттлер — «я до сих пор сижу в этом списке…» РАПСИ проанализировало различные проявления геноцида в военном Ленинграде на основе публикаций проекта «Блокадный адрес». Профессора Попова, 31-а. Так исследователь нашла информацию о Доме малютки. Проект сначала публиковал списки погибших детей, а теперь публикует карточки эвакуированных — найти их родственников сейчас, очевидно, невозможно.
Воспоминания тех, кто пережил страшное блокадное время в Ленинграде, рассказы о людях, кто защищал его на фронте стали основой электронного ресурса «Я говорю с тобой из Ленинграда…». Отдельный блок посвящен детям, которые были эвакуированы из Ленинграда по «Дороге жизни» в Горьковскую область. Их воспоминания трогают до глубины души и являются живыми историями блокадного Ленинграда и его жителей.
Самое главное - мучает голод". Идешь по улице, встречаешь людей, которые шатаются, как пьяные, падают и умирают. Мы уже привыкли к таким картинам и не обращаем внимания, потому что сегодня они умерли, а завтра я". В каждом доме в подвале склад мертвецов. По улицам вереницы покойников". Факты сильнее статистики Можно ли было избежать такого количества жертв, таких мук и страданий? Отвечая на этот вопрос корреспондента "НГ", Никита Ломагин сказал: "О сдаче города и речи не могло быть. Его стратегическое значение трудно переоценить. Можно без преувеличения сказать, что, продолжая борьбу за Ленинград и жертвуя населением города, Сталин спасал Москву и Россию. Многие ленинградцы это понимали. Но этой жертвенности в известной степени можно было бы избежать, если бы руководство Ленинграда проявило волю и более организованно провело эвакуацию населения в доблокадный период, сразу же ввело ограничения на изъятие денежных средств из сберкасс, а также вовремя установило бы карточную систему и закрепило население за магазинами, тем самым не допустив многочасового стояния обессилевших ленинградцев в огромных очередях. Власть - Жданов, Ворошилов и другие - должна была помнить уроки Финской войны, показавшей, как будет себя вести население в случае кризиса. То, что происходило в конце ноября - начале декабря 1939 г. Народ изымал средства из сберкасс и скупал буквально все. Стабилизация в сфере торговли в Ленинграде наступила только через несколько месяцев, и не без помощи Москвы. В июне - первой половине июля 1941 г. К ноябрю 1941 г. Рабочим выдавали 250 г хлеба, иждивенцам - 125 г. Да и не всегда удавалось отоварить карточки. Резко возросло количество краж, убийств с целью завладения продуктовыми карточками. Совершались налеты на хлебные фургоны и булочные. В декабре 1941 г. Игорь Шевченко родился в Италии в 1924 г. Спасаясь от фашизма, он подростком вместе с родителями переехал в СССР. Местом жительства выбрали Ленинград. В июне 1941 г. Перебралась на жительство туда и мать. Сам же Игорь решил остаться в Ленинграде, так как "жаль было бросать квартиру и имущество". Работал в столовой 16 Выборгского района грузчиком. Но однажды за прогулы его уволили. Помимо этого ел и собак. С него снял сапоги и надел на себя.
Российский суд признал геноцидом блокаду Ленинграда
Будник Раиса Николаевна, 1940 г. Буруева Наталия Сергеевна, 1941 г. Бурцева Нина, 1940 г. Другая публикация про этот Дом малютки — мама этого, как мы надеемся, выжившего малыша обороняла Ленинград в рядах Красной Армии. Адреса нет. Но написано, что родители в РККА, то есть, в армии. Я, к сожалению, не могу однозначно точно прокомментировать, почему через месяц после рождения Гали родители отдали ее в дом малютки, а ее мама осталась в армии. Но есть такая догадка.
В Ленинграде и вокруг него было множество воинских частей, где служили женщины. В статье «Беременность на фронте» от 15. Женщины-офицеры из армии не увольнялись, а получали отпуск по беременности, а потом снова возвращались в строй. Отпуска по беременности и родам предоставлялись в соответствии со ст. Таким образом, отпуск в случаях беременности и родов предоставлялся на 35 календарных дней до родов и на 28 календарных дней после родов с выдачей за этот период пособия за государственный счет». Вот и получается вывод, что мама Гали была офицером и после родов, как раз по истечении отпуска она вернулась в армию, отдав девочку в Дом малютки. Родственников либо не было, либо они были за пределами блокадного кольца.
Даже если они и были в городе, в блокадном городе условия в Доме малютки для младенцев часто были лучше, чем в семьях, к тому же никто бы не дал работающим родственникам отпуск по уходу за ребенком. Остается только предполагать, что было дальше, встретились ли родители и дочь после Победы». Работа из последних сил — единственный шанс выжить «Ниточки историй пересекаются. И ко второй публикации о блокадном совхозе Красная Заря мне удалось найти адрес, где жила его работник, а также установить ее имя. Автор — К. Никитин, в блокаду управляющий Трестом пригородного сельского хозяйства Ленинградского горсовета народных депутатов. Помнится, что большинство принимаемых рабочих были тяжелобольными, опухшими от голода, страдающими дистрофией и цингой...
На детских саночках привезли в совхоз для поступления на работу сухонькую старушку, закутанную в платки и одеяла. Эта старушка полулежала на саночках с закрытыми глазами, с сильно опухшим лицом. Казалось, что ее ничто не интересует — такое безразличие к окружающему выражало ее лицо. Принимать такую на работу или нет? По документам оказалось, что она вовсе не старушка, а 32-летняя женщина — З. Износкова, инженер-гидролог. На работу ее приняли.
Свежий воздух, тепло в общежитии, забота товарищей по работе, молодость и относительно хорошее питание сравнительно быстро восстановили ее силы и здоровье. Впоследствии З. Износкова хорошо освоила агротехнику и до конца войны успешно работала в совхозе бригадиром…». Эта информация из сборника воспоминаний «В осажденном Ленинграде», год выпуска 1972. Тогда работники пищевой промышленности и сельского хозяйства написали очерки о блокаде. Более они никогда не переиздавались, однако Эттлер удалось установить прямую связь авторов воспоминаний с адресами в базах. Геноцид голодом и спасение в виде съедобных елочных игрушек Эти материалы, хранящиеся в Президентской библиотеке — 4 машинописных листа с ошибками автора, которая к моменту их написания почти ослепла — получили подтверждение в базах.
Галина Аркадьевна Завинская пережила блокаду ребенком и дожила до 2019 года. Она стала геофизиком, всю жизнь проработала по специальности: «Ванная комната не менее 10 кв.
А ещё испуганные дети и подростки. Писательница не пренебрегла и опубликованными дневниками, а также работами Ольги Берггольц и Лидии Гинзбург и анализом советской прессы. Исследование было проведено нешуточное — тут упрекнуть британку сложно. Но вот однобокость этого исследования вызывает некоторые вопросы. Книга предстаёт большим и горячим приветом с "тёмной стороны". Город, который рисует автор, напоминает экспериментальный полигон, над которым распылили биологическое оружие, провоцирующее развитие моральных уродств. Если представить его живым существом, то проще сказать, что этому существу будто сделали инъекцию яда — и оно стало чудовищно мутировать, избавляясь от красивого окраса шерсти и привычных форм, приобретая вместо них клыки, когти, вонь из пасти и хроническое безумие.
Блокадный Ленинград в книге Пери — сад, полный изуродованных деревьев, по прихоти неизвестной болезни принимающих жуткие формы. Впрочем, болезнь блокадников как раз-таки хорошо известна — это голод. Голод, дистрофия, моральная деформация, разрушение личности и падение на дно — примерно такой путь проходит обычный блокадник по "летописи" Пери. Книга британки разделена на две основные части — "Внутри кольца" и "Исследуя остров". Но, по сути, две части посвящены двум главным проблемам: распаду личности и семьи с одной стороны и распаду общества — с другой. Пери рассказывает о том, как под влиянием вездесущего грызущего голода трансформируется человеческая реальность. Голод и есть та самая "инъекция яда", под действием которой привычные вещи начинают трансформироваться, принимая пугающие формы. Разумеется, психология человека такова, что сильнее и ярче всего запоминаются именно события со знаком минус. Поэтому вроде бы неудивительно, что исследованные Пери дневники рассказывают о страшной стороне происходящего.
Конечно, сложно не признать, что ужасы голода были, и далеко не все люди, пережившие блокаду, были героями. Существовали и "хлебные бабы", о которых говорит Пери bread ladies — так пишет автор , и "блокадные жёны", продававшие тело за кусок хлеба, и воры, не испытывавшие моральных мук при краже чужих продуктовых карточек. Но, с другой стороны, были и взаимопомощь и дружба. Однако "светлая сторона" в книгу Пери не вошла. Британка начинает повествование сразу с "уровня человека" — первым героем, с которым мы сталкиваемся, оказывается юная студентка филфака Наталья Ускова. Из дневника девушки Пери извлекла описание того самого дня — 22 июня — и впечатления, которые произвели события этого дня на простого человека. Как и любой обычный человек, Наташа не могла поверить в конец привычной жизни и начало войны. Но эту обычную жизнь разрушили всего несколько месяцев блокады. Всё внимание людей, по словам автора, было приковано к их собственным телам, а все мысли крутились только вокруг еды.
Одна из самых ярких глав в книге — "Семейные преступления".
Или, напротив, полагали, что вскоре он будет остановлен и городу ничего не угрожает? Если не брать в расчёт тревожные радиосообщения и бригады мобилизованных на фронт мужчин, которые мы периодически встречали на улицах, то о войне совершенно ничего не напоминало. Магазины работали, общественный транспорт ходил, как и прежде, солнце светило.
Казалось, ничего плохого не происходит и враг, как сказал в своём обращении к народу Вячеслав Молотов, вскоре действительно будет разбит. Причём где-то далеко от Ленинграда. Тем не менее, эвакуация детей из города началась практически сразу, ещё в июне. И прошла она, кстати, очень оперативно и организованно, хотя многие сегодня ставят этот факт под сомнение.
Как и другой, не менее очевидный факт: все дети, вывезенные в тыл и остававшиеся там до конца войны, были так же организованно и оперативно возвращены в Ленинград в 1945 году. Моя сестрёнка, например, ходила в круглосуточный детский садик, где она жила на будних днях. Так вот, в первую же пятницу после начала Великой Отечественной, когда я забирала её домой, мне дали расписаться в бумаге, которая обязывала меня принести в следующий понедельник набор одежды, предметов гигиены, а также пару обуви в накрепко зашитом картофельном мешке. Валентине Николаевне 5 лет - Почему в картофельном?
Сверху должна была быть нашита белая тряпка с именем, фамилией и номером садика для того, чтобы багаж не потерялся в дороге. В понедельник, то есть 30 июня я отдала всё, что требовалось воспитательнице, а когда 4 июля пришла за Лидой, то её уже не было. На воротах висел большой амбарный замок и объявление о том, что все дети эвакуированы. Причём, куда именно - не сообщалось, единственное, что было сказано: информацию о новом месте дислокации этого учреждения доведут до нас дополнительно.
Нынешней молодёжи или людям среднего возраста, которые привыкли к тому, что принятие различных незначительных решений у нас зачастую растягивается на многие месяцы, наверное, сложно представить, как можно так быстро всё устроить, да ещё не поставив в известность родственников. Но тогда это особого удивления не вызвало, хотя некоторые матери, узнав о предстоящей разлуке со своими детьми, в буквальном смысле этого слова кидались под колёса и не давали их увозить. Судя по всему, эвакуация проходила в обстановке строгой секретности именно для того, чтобы подобные эксцессы не носили массовый характер и не сорвали её. Валентина Николаевна с внуком - А когда эвакуировали Вас?
Точно так же сообщили о том, чтобы я собрала вещи, зашила их в картофельный мешок и взяла с собой документы. К месту назначения, в Ярославскую область нас доставили в «телятниках» или «теплушках», как их сейчас чаще называют. Это товарные вагоны, переоборудованные для перевозки людей, с окошком для того, чтобы легче дышалось, и двухярусными нарами внутри. Железная дорога тогда работала в особом режиме.
В приоритетном порядке пропускались поезда, следующие на фронт. Вторая по значимости категория была — это порожняк с фронта, а третья, по крайней мере, на нашем направлении, - дети из Ленинграда. Так что добрались до конечной станции мы довольно-таки быстро. На разгрузку нам отвели ровно час, сразу после этого состав должен был отправиться обратно, за новой партией школьников.
Ярославль ведь находится сравнительно недалеко от Петербурга и теоретически такая возможность, наверное, существовала? Личных автомобилей, как вы понимаете, тогда ни у кого не было, добраться даже в соседний регион и вернуться обратно за сутки, было довольно проблематично. Особенно учитывая, что пассажирские поезда стали ходить гораздо медленнее из-за необходимости пропускать военные эшелоны. Тем не менее, многие матери действительно договаривались с начальством, брали отгулы и ехали к своим детям, забирали их обратно в Ленинград.
Их, конечно, можно было понять.
Однако моя точка зрения такова: на произошедшее в городе подействовало то, что блокада Ленинграда была частью советского строя, советской системы и сталинского тоталитарного государства. В частности, многое было построено на страхе, связанном с террором. Люди очень боялись действовать — страх был так значителен. Эта инерция страха и во многом инерция лжи привели к неимоверному количеству жертв. В том числе в связи с отсутствием информации была очень скверно организована эвакуация осени 1941 года. А отсутствие информации опять-таки было связано с тем, что распространять то, что город стремительно блокируется, что в городе вот-вот не останется ресурсов, просто говорить об этом — все это вызывало отчаянный страх у тех, кто был у власти в городе. Это известно нам из теперь опубликованных документов.
Мне кажется, если бы информация была организована по-другому, ответственность бы бралась по-другому внутри города, в переговорах Смольного с Кремлем, то многих жертв можно было бы избежать. При том что, конечно, в первую очередь — ответственность на тех, кто наступает на город, то есть на нацистской Германии. Черный рынок и цинга Экспонаты Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда. Существует огромная мифология с хэштегом «персики в Смольном», но дело в том, что чеков и накладных на эти персики мы не обнаруживаем. Мы обнаруживаем бесконечное количество легенд, мифов, а также устных свидетельств. Я работаю с дневниками Веры Инбер, которая была во время блокады женой человека, возглавлявшего больницу Эрисмана. Есть много свидетельств о том, что люди, приходившие в гости к Инбер, обращали внимание на чудесную сахарницу с сахаром, на чаепитие, к которому приглашала их поэтесса. Поэтесса, между прочим, сама страдала цингой во время блокады, как и Всеволод Вишневский, как и Николай Тихонов — люди, казалось бы, возглавлявшие какие-то властные структуры вокруг искусства, культуры, литературы.
Как и Берггольц, которая летала в Москву в самом начале весны 1942 года. Кому-то из них можно было вылететь, но при этом, если мы читаем дневники, мы понимаем, что эти люди все равно страдали. Никто из нас в страшном сне не хотел бы болеть цингой. По моим данным, люди во власти не жили невероятно роскошной жизнью. Они жили другой жизнью. Они не были на грани смерти, потому что цингу и дистрофию разделяет огромное медицинское физиологическое расстояние. У нас нет документов о том, как на самом деле жил и якобы жировал Смольный. Но у нас этих документов нет, потому что, насколько мне известно, историки не были допущены во многие части архива Смольного, где, наверное, и можно было бы получить более точную информацию о том, что же там происходило.
Допуска не произошло, и это одна из главных проблем не только для исследователя, но и для общества. Это отсутствие прозрачности, отсутствие доступа к историческому знанию. По этой причине многое до сих пор остается на уровне легенд и мифов. И очевидно, что черный рынок существовал. Об этом очень много свидетельств, в городе была крайне развита спекуляция. Черный рынок, каннибализм — было бы странно, если бы этого не было, как это ни страшно произносить. В городе с многомиллионным населением, лишенном еды, начинается отчаянный поиск, борьба за выживание, и в ход идут все возможные и невозможные методы и усилия. Возвращаясь к занятиям Холокостом: известно, что в ситуациях крайнего голода включаются все механизмы выживания.
Когда изучают гетто, говорят и о черном рынке, и о проституции. Таков человек. Так что да, черный рынок неистовствовал. Что читать о блокаде? Жители блокадного Ленинграда набирают воду, появившуюся после артобстрела в пробоинах в асфальте на Невском проспекте. Декабрь 1941 года. У нас есть эта возможность, за последние 20 лет опубликовано достаточное количество дневников, чтобы человеку, желающему всерьез понять, что же происходило в городе, можно было это сделать. Есть великие дневники, например дневник Любови Шапориной.
Очень важен для меня дневник архивиста Князева, он замечательный, огромный. Существуют не дневники, но дневники-воспоминания Лидии Гинзбург и Евгения Шварца. Но также, конечно, существуют дневники не литературных людей, а просто жителей города всевозможных профессий.
Блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны
Но это еще пол беды, сынок, — она стала говорить совсем тихо, так, что мне пришлось прислушиваться, — были и пострашнее звери — убийцы-каннибалы. Они устраивали настоящую охоту на людей. Сначала эти твари охотились ночью, а потом всё чаще стали появляться днем. Я и сама пострадала от их зверств, сынок. Это было в январе 1942 года. Наступила суровая и беспощадная зима. В городе замерз водопровод, люди брали воду из городских канализаций и Невы. В тот злополучный день я укутала Сашеньку потеплее и отправилась с ним к проруби за водой. Сашенька всегда, с самого своего рождения, был привязан ко мне.
Как только он научился ходить, то бегал за мной попятам, куда я — туда и он. Вот и в тот день он пошел за мной. На улице разыгрывалась метель и мы, завёрнутые в теплые шубы, спешили добраться до проруби. На пол пути нам встретилась женщина, она плакала и причитала. Подойдя к ней ближе, мы узнали, что она потеряла свои очки и не может найти дорогу домой. Она умоляла нас чтобы мы её проводили, говорила, что её маленький сын дома совсем один, говорила, что вода в проруби всё ровно замерзла и надо иметь богатырскую силы чтобы проломить лед, а дома у неё есть чистая питьевая вода и она ей с нами поделится. Мы сжалились над женщиной и согласились провести её до дома. Большая коммунальная квартира где жила женщина была не тронута войной.
Мы с Сашенькой стояли возле огромного окна в просторном зале и смотрели на то, как гуляла вьюга по заснеженному Алексеевскому саду. Сейчас тётя нам водички принесет, и мы пойдем домой. Погрейся пока, тут тепло, — я обняла брата за плечо, — Снег сегодня белый, белый, от него кругом светло. Рукавицы я надела, в зимней шубке мне тепло.
Об этом сообщил глава комитета иностранных дел сейма Польши Павел Коваль. По его словам, виновницей проблем польских фермеров является не Украина, а Россия. Напомним, с 9 февраля аграрии Польши проводят всеобщую забастовку против экспансии украинских сельхозпроизводителей. Протестующие блокируют КПП на границе с Украиной и препятствуют провозу украинского зерна по железной дороге.
На данный момент Киев и Варшава ведут переговоры на уровне министерств.
Дал поиграть с кортиком, пистолетом, потом пошли в «Колизей». Только сели, — тревога, нас попросили выйти, успели забежать рядом в мороженицу. Под вой сирен только налопался мороженого и отбой воздушной тревоги, пошли домой. Воздушные тревоги объявляли часто, народ загоняли в бомбоубежища или в подворотни. Ребятам было интересно. Когда объявляли тревогу, мы мчались в домконтору. Там стояла сирена — металлическая трость, сверху барабан с ручкой, внизу гнездо для ноги.
Счастливец выбегал на середину двора и крутил ручку. Из барабана нёсся пронзительный вой. Умельцы меняли тональность, с разной скоростью крутя рукоятку. Получались впечатляющие завывания, даже при не включённой трансляции. Потом бежали в следующий двор и повторяли «концерт». Конец июля, тревоги пока звуковые. Коммерческие магазины еще работают. Немцы всё ближе, но явного беспокойства пока еще нет, никто не громит магазины, нет митингов протеста.
Ходил с мамой в Большой дом получать папину зарплату 500 руб. Зашли в коммерческий магазин, там почти пусто. Купили банку чёрной икры 500 граммов. Последняя покупка вне карточек. Потом началась эвакуация. Вызвали маму в школу, сказали, что все учащиеся эвакуируются с преподавателями, имеющими детей. Назначен день, дан перечень вещей. Мама собрала рюкзачок самодельный , «вечная» ручка, купили электрический фонарик, которому я очень обрадовался.
Чувствую себя самостоятельным. В скверике у школы толпятся ребята, мамы. Моя мама где-то побегала, выяснила, что дети многих учителей не уезжают, и вообще неизвестно, куда нас повезут. Сказала: «Боря, пойдём домой». Я был разочарован. Маму вызывали, но она сказала, что она только опекунша и поэтому... Их повезли, кажется, куда-то под Лугу, прямо под наступление немцев. Я так никогда и не встретил никого из ребят того эшелона.
Август прошёл как-то незаметно. Мою школу сделали госпиталем, меня определили в 206-ю школу — во дворе кинотеатра «Колизей». Стал учиться в шестом классе. Ребят было мало. Воздушная тревога, обычная. В чистом небе появились самолёты. Шли ровно, рядами. Вокруг зарявкали зенитки, между самолётными рядами расползались пушистые облачка разрывов.
Понял, что это немцы, удивлялся, что все целы и идут ровно, как на прогулке. Ближе к вечеру в районе Лавры в небо поднялось огромное чёрное облако. Слух прошёл — горят Бадаевские склады, где чуть ли не всё наше продовольствие. Я не ходил, но люди, слышал, сгребали ручьи из сгоревшего сахара. С первых дней войны в домохозяйстве был создан медпункт. Домохозяйство — три дома: 21, 23, 25. Угол первого этажа до войны был «красным уголком». Это такое помещение, куда жильцы домов могли придти, почитать газеты, послушать радио которое было тогда не у всех или лекцию типа «Есть ли жизнь на Марсе» или про нехороших буржуев, шпионов, голодающих зарубежных наших братьев по классу.
Это помещение и было отдано под медпункт. В большой комнате с зеркальными «магазинными» окнами, выходящими на Жуковскую и Маяковскую, поставили несколько застеленных кроватей, повесили шкафчик с предметами первой помощи — йод, бинты, таблетки и пр. Маму, как неработающую домохозяйку, назначили начальником этой санитарной части. По тревоге она уходила в медпункт, ждать пациентов. Мама пошла на свой пост, я улёгся в кровать. Война по-настоящему подошла к нашему дому. Грохот зениток, тяжёлые взрывы фугасных бомб, дом потряхивает. Прибежала мама, сказала, чтобы я шёл в бомбоубежище.
В доме 21, дворовом флигеле, была типография с полом из железобетонных плит. В подвале под ней оборудовали бомбоубежище — поставили нары, бачок с водой, керосиновые лампы, аптечку. Я оделся. Мама ждала. И в уши ударил нарастающий вой, почти скрежет. Мы прижались к стене, я смотрел на окно. Окна у нас были большие, высокие, занавешенные плотными зелёными шторами из тонкого картона. Дальнейшее я видел, как в замедленном показе фильма.
Медленно рвётся на куски светомаскировочная штора, влетают в комнату осколки оконных стёкол, всё это на фоне багрового зарева. Кажется, самого взрыва я не слышал, просто вжался в стену. И какой-то миг звенящей тишины. Выбежали с мамой на лестницу. Коридор первого этажа, ведущий к парадной, искорёжен выдавленной внутренней стеной. Вышли на улицу. Первое — яркая лунная ночь, по всей улице в домах ярко светящиеся окна у всех вылетели стёкла и маскировка. Справа наискосок какие-то фантастические в лунном свете развалины, в них мелькают огни фонарей, слышатся крики.
Пошли в бомбоубежище, под ногами хрустит стекло. К утру, после отбоя, вернулись домой. Стёкла все выбиты, неуют. Во дворе лёгкая суматоха — жильцы обмениваются впечатлениями. Наш дворник дядя Ваня вполне «старорежимный». Вечером запирает и парадную, и ворота. Возвращающимся после полуночи после звонка в дворницкую отпирает, получает в благодарность рубль. В праздники обходит всех жильцов с поздравлениями, выполняет мелкие ремонты — замок починить, стекло вставить...
Мама к нему: «Ваня, вставь стёкла! Немцы в Лигово, завтра здесь будут, а вы — стёкла! Взял, принёс домой. Окорок оказался женским. С воплем выбежал во двор, созвал людей, чтобы убедились, что окорок вполне замороженный, не его работа. А в начале 1942 года подъехал грузовик, нагрузили с верхом всякого скарба, и дядя Ваня отъехал в эвакуацию, через Ладогу. Не знаю, доехал ли. Вернусь к теме.
С того первого дня блокады тревоги были каждый день, вернее — вечер. С немецкой педантичностью в 20. С небольшими передыхами тревоги продолжались до полуночи, потом, наверное, все шли отдыхать. Народ как-то узнавал, где, как и сколько. После первой бомбежки мы узнали: в тот вечер были сброшены четыре тысячекилограммовых фугасных бомбы, одна из них попала в 5-этажный жилой дом на Маяковского. Разворотила полдома до низа и снесла полностью двухэтажное угловое здание — общежитие ИЗОРАМ Изобразительная студия рабочей молодежи — примерно. Погибло около 600 человек — в домах и убиты взрывной волной на улицах и в подъездах. Наш «медпункт» разбило начисто, если бы мама не пошла за мной я остался бы один.
Погиших дома родственники не дотаскивали до штабеля и оставляли на улице, вдоль ограды. Поссле начались будни блокады. Утром я шёл в школу. Ребят с каждым днем ходило меньше. В ноябре уже ходили из-за тарелки супа. Суп становился всё бледнее. Помню последний школьный суп — тёплая водичка, замутненная мукой. Заплатил 4 копейки.
Школа не отапливалась, занимались в подвале, там немного теплее. Собиралась кучка ребят, кто в чём одет, один жёг лучину, учительница наскоро объясняла, что прочитать дома, и расходились. До школы недалеко — по Маяковской, налево по Невскому до «Колизея». Прохожу мимо ограды больницы им. Туда свозят трупы. Возле арки с правой стороны их складируют. Штабель длиной метров 20 и высотой в человеческий рост. Многих умерледний раз, идя в школу, увидел моего одноклассника, приткнувшегося на снегу.
Узнал его по огненно-рыжей шевелюре. Тоже шёл в школу. Я повернул домой, лёг в кровать и уже почти не выходил до весны, только за хлебом, за водой. Надо сказать, что нам с мамой повезло. Окна в квартире кое-как заколотили фанерками, но жить зимой в ней было невозможно, тем более что зима выдалась жестокая — морозы под 40, электричества, керосина, воды нет. Но были друзья. Ближние соседи как-то незаметно уехали ещё до бомбежек, и больше никогда не возвращались. В семье, на площадке напротив, Владимир Моисеевич ушёл в армию.
Он превосходно знал польский язык, и его внедрили в создаваемую у нас польскую армию в качестве офицера, отправили под Мурманск. Сын его ушёл на фронт, Циля Марковна ушла на казарменное положение в госпиталь. Мать и сын Маховы ещё до войны уехали на лето к родственникам в Кашин, а Кузьма Ильич был призван в армию — сначала на фронт, но вскоре, наверное по возрасту и заслугам, был назначен комендантом в Парголово, где безбедно командовал до вторжения наших войск в Германию там он служил тоже в качестве коменданта в небольшом немецком городе. Обе семьи оставили нам ключи от квартир и предложили жить у них. У каждой семьи был свой угол в подвале, где хранились дрова. Мы перешли жить в квартиру Маховых. Дров хватило до весны. Когда начался голод, в бомбоубежище ходить перестали.
В ночные тревоги съёживался под одеялом и слушал. Сначала, после того, как отвоет сирена по радио трансляция работала всю войну , — тишина, потом в небе слышен характерный прерывистый гул немецких «юнкерсов», потом вступает хор зенитной пальбы, заключительные аккорды взрывов фугасных бомб. Мысли одни — пронесёт или... И снова тишина, до следующей тревоги. Утром узнавали, куда попало, если близко — ходил взглянуть. Женя появлялась редко, по ночам копалась в свежих развалинах, вытаскивая раненых, убитых, днём отсыпалась. Кормили их немного лучше, но всё равно голодно, хуже чем в армии. Как-то заехал Кузьма Ильич Махов привёз немного хлеба и кусок конины — у них убило лошадь.
Что-то они с мамой разругались. Кузьма Ильич вынул пистолет, кричал: «Я тебя убью! Потом они обнимались, плакали. Кажется, мама зацепила его отсиживанием в Парголове. Подошёл Новый год. Мама и я вдвоём Женю не отпустили, или не захотела, с товарищами, наверное, лучше. У нас горит свет! Наш дом был подключён к кабелю, питающему госпиталь больницу Куйбышева.
Он надеялся, что Женя будет дома, а Женя не думала, что он может прийти. Принёс целую буханку хлеба, что-то ещё. Втроём встретили Новый год, в небе было тихо. Увидели мы его в последний раз. Наш флот был заперт в Невской губе, залив нашпигован минами с обеих враждующих сторон. Только лёгкие боевые корабли и подлодки пытались воевать. Наверное, в одной из вылазок за Кронштадт и подорвалась на мине «Щука» Гены. В конце войны пришло письмо от родителей Геннадия, из Сибири.
Похоронку они получили, но надеялись, зная из писем сына о его любви, что вдруг остался в Ленинграде внук... Мы написали родителям, отправили посылкой его скромное имущество. Январь был очень тяжёлым. Я лежал в кровати, о чём-то думал, больше о еде «Ну как я мог не любить манную кашу! Появились вши. Беспокоили, кусали. Я как-то равнодушно отлавливал их, давил. Мама спохватилась, добыла воды, нагрела, вымыла, переодела.
Надо особо сказать о маме — её характер спас нас обоих. Она установила жёсткий режим — нашу жалкую норму еды она делила на завтрак, обед, ужин. Хоть по кусочку, но три раза в день, не забегая вперёд. Многие погибли из-за нетерпения к голоду — умудрялись забирать по карточке хлеб «вперёд», а потом — ничего. Уже в ноябре 1941-го она обменяла всё, что было у нас, ценившегося в те времена, на еду. Была у неё подруга - -богобоязненная старушка из Рыбацкого, с окраины города.
Потерявшую сознание от голода Таню обнаружила санитарная команда, обходившая дома. Девочку отправили в детский дом и эвакуировали в Горьковскую область, в поселок Шатки.
От истощения она еле передвигалась и была больна туберкулезом. В течение двух лет врачи боролись за ее жизнь, но спасти Таню так и не удалось — ее организм был слишком ослаблен длительным голоданием. Тани Савичевой не стало. Страницы дневника Тани Савичевой Фото: world-war. Сегодня они хранятся в Музее истории Санкт-Петербурга, а копии разошлись по всему миру. Рядом с могилой Тани Савичевой — стена с барельефом и страничками из ее дневника. Эти же записи вырезаны на камне рядом с памятником «Цветок жизни» под Санкт-Петербургом. Понравилась статья?
Тогда поддержи нас, жми:.
СМИ в соцсетях
| «На грани жизни и смерти». Блокада глазами победивших голод и отчаяние | Если вы хотите узнать больше об ужасах осажденного нацистами Ленинграда, прочтите «Блокадную книгу», авторами которой являются Алесь Адамович и Даниил Гранин. |
| «Быт, который уносится с собой в могилу»: как выживали и от чего умирали в блокадном Ленинграде | Сегодня в России отмечают 70-летие со дня освобождения Ленинграда от фашистской блокады – Самые лучшие и интересные новости по теме: Блокада, воспоминания, истории на развлекательном портале |
Похожие новости
- Геноцид в блокадном городе | Российское агентство правовой и судебной информации - РАПСИ
- Жительница блокадного Ленинграда рассказала об ужасах войны
- Горсуд Петербурга признал геноцидом блокаду Ленинграда
- Блокада Ленинграда признана геноцидом
- О каннибализме в блокадном Ленинграде
Пережившие ужасы блокадного Ленинграда делятся воспоминаниями
| Осада Ленинграда: 872 дня битвы за жизнь | Сегодня в Ленинграде живут 69 тысяч человек, которых затронула блокада. |
| Всё ли сделал Смольный для того, чтобы оградить ленинградских детей от ужасов блокады? | Если вы хотите узнать больше об ужасах осажденного нацистами Ленинграда, прочтите «Блокадную книгу», авторами которой являются Алесь Адамович и Даниил Гранин. |
| Блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны | Жительница блокадного Ленинграда Галина Хмелева вспоминает всеобщее безумие, когда посреди улицы замертво упал конь. |
| Блокада: последние новости о блокаде Ленинграда, памятные мероприятия и акции | 18 января 1943 года – день прорыва блокады Ленинграда – ее бабушка встретила в больнице. |
Несколько неудобных вопросов о ленинградской блокаде
Жительница блокадного Ленинграда везет тело умершего. За несколько лет перед смертью решил написать воспоминания о своём блокадном детсве. У блокады женское лицо: пронзительные воспоминания жительниц Ленинграда. Сегодня 78-я годовщина снятия блокады Ленинграда – одного из самых страшных эпизодов не только Второй мировой войны, но всей человеческой истории.
Неизвестная блокада
Поэтому люди в блокадном Ленинграде умирали от болезней, умирали от старости, от артобстрелов, но не от голода. Началом блокады Ленинграда традиционно считается 8 сентября 1941 г., когда немецкие войска захватили Шлиссельбург и была прервана сухопутная связь Ленинграда со всей страной. Оригинал взят у bogomilos в Ленинград в блокаду был забит продовольствием.
Осада Ленинграда: 872 дня битвы за жизнь
Под таким девизом живут люди, пережившие блокаду, и несмотря на то, что со дня полного освобождения Ленинграда прошло уже 80 лет, они хорошо помнят, как выживали тогда. Во-вторых – да, безусловно, после замыкания кольца блокады поздней осенью 1941 года в Ленинграде разразился страшный голод, который продолжался фактически до конца весны 1942 года. Датой начала блокады считается 8 сентября 1941 года, когда немецкие и финские войска замкнули кольцо вокруг Ленинграда. 872 дня длилась страшная блокада Ленинграда. Военные предприятия в блокадном Ленинграде продолжили свою работу — что интересно, сотни танков, бронемашин, десятки бронепоездов и миллионы снарядов, которые были выпущены в городе во время блокады — спокойно покинули пределы города.