это образ "маленького человека" в русской литературе. Термин «башмачкин» имеет своё происхождение в русском языке и обозначает низший чин или самого низкого служащего. В первом канцелярском эпизоде действуют сослуживцы Башмачкина, может быть, чуть-чуть выше его чином. Чин имеет башмачкин – это выражение обычного русского языка, которое возникло в XIX веке и стало популярным благодаря произведениям писателя Николая. наиболее значим в галерее образов обиженных и угнетенных.
Основное меню
- Акакий Акакиевич Башмачкин: характеристика героя повести Н. В. Гоголя "Шинель"
- Роль значительного лица в повести шинель кратко
- Очень краткий пересказ повести «Шинель»
- «Шинель» Гоголя: вечный титулярный советник Акакий Акакиевич
- Раскрываем все секреты его звания
История происхождения чина
- «Какое было отношение к Башмачкину во время службы?» — Яндекс Кью
- Значительное лицо: образ в повести н.в. гоголя “шинель”
- Сочинение: Чиновники в повести «Шинель» (Н.В. Гоголь)
- "Шинель" - Н.В. Гоголь - Литература - Каталог статей - Сайт Банахевич Елены Анатольевны
Чин башмачкина
Выбор имени Акакий тоже неслучаен: это вовсе не неологизм, не глумливая фантазия писателя, как можно было бы подумать. В православной традиции почитается как минимум девять святых с таким именем. Самый известный из них — преподобный Акакий Сионский, живший в VI в. Он жил в монастыре при одном очень суро-вом и даже дерзком старце. Акакий же был беззлобен, сносил всё без ропота, с терпением, послушанием, и отличался большим смирением. Пять дней спустя старец посетовал другому монаху, что, мол, неприятность случилась, послушник умер. Этот последний не поверил. Ты умер? Для того, кто обещал творить послушание, смерти нет». Эти слова так потрясли наставника Акакия, что он предпочел со стыдом и страхом бежать.
Так Господь вознаградил преподобного Акакия за его терпение. Не правда ли — судьба бедного Башмачкина очень похожа на жизнь его небесного покровителя? Социальное положение Во-вторых, что плохого в том, чтобы быть титулярным советником? В общем-то ничего, но это один из низших чинов — и, соответственно, много денег такому человеку не заработать, семью не прокормить, а если он и заведёт детей, они будут обречены на такое же полуголодное существование. В первой половине XIX в. Всего этих «рангов» было 14; на первом месте стояла должность «канцлер», на втором — «действительный тайный советник» высоты почти недосягаемые. При должном рвении и, будем честны, умении аккуратно польстить руководству дворянин, рождённый в обеспеченной семье, мог дослужиться до 4 ранга действительный статский советник на гражданской службе, генерал-майор на военной. А вот звание «титулярный советник» в «Табели... Конечно, история знает многочисленные примеры, когда люди почти всю жизнь занимали именно такое положение и, казалось бы, в ус не дули.
Источник: «Шинель» «Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась». Источник: «Шинель» Акакий Акакиевич на редкость косноязычный человек, не способный складно излагать свои мысли. Источник: «Шинель» В своей речи Башмачкин никогда не использует бранные слова. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость». Источник: «Шинель» Акакий Акакиевич на редкость кроткий, смиренный и робкий человек. Источник: «Шинель» Акакий Акакиевич — бережливый человек, который способен даже из своих скудных доходов откладывать деньги на «чёрный день». По истечении всякого полугода он ревизовал накопившуюся медную сумму и заменял ее мелким серебром. Так продолжал он с давних пор, и, таким образом, в продолжении нескольких лет оказалось накопившейся суммы более чем на сорок рублей». Источник: «Шинель» Чтобы собрать деньги на новую шинель, Башмачкин вынужден экономить буквально на всём, делая свою жизнь по-настоящему аскетичной.
Источник: «Шинель» Башмачкин — человек не требовательный и очень терпеливый. Он способен стойко сносить лишения и не роптать на судьбу. Источник: «Шинель» «С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу». Источник: «Шинель» «Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность — словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник? Источник: «Шинель» Жизнь Башмачкина настолько скудна на радостные события, что появление новой шинели становится самым счастливым происшествием в его судьбе. Источник: «Шинель» Акакий Акакиевич — скромный, застенчивый человек, не привыкший быть в центре внимания. Источник: «Шинель» «…Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться».
Источник: «Шинель» Башмачкин — чистосердечный человек, способный искренне радоваться любой мелочи. Источник: «Шинель» Акакий Акакиевич привык вести замкнутый, одинокий образ жизни. Он чувствует себя неловко в шумной компании, и даже по вечерам он не гулял по улице уже долгое время. Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу». Источник: «Шинель» «Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица…» Источник: «Шинель» Весёлые, шумные компании быстро утомляют Башмачкина, ему становится откровенно скучно в обществе других людей. Источник: «Шинель» Будучи мягким, скромным человеком, Башмачкин лишь один раз в жизни проявляет твёрдость характера, когда пытается попасть на приём к частному приставу. Источник: «Шинель» «Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно. Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения».
Источник: «Шинель» Утрата новой шинели стала для Башмачкина настоящим горем, и даже на смертном одре, во время горячечного бреда, он постоянно упоминал злосчастную шинель. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух». Источник: «Шинель» Смерть Башмачкина оказалась никем не замечена. Он прожил серую, неприметную, «маленькую» жизнь, в которой единственным счастьем была покупка новой шинели. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимания и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира…» Источник: «Шинель» В качестве награды за свою безрадостную жизнь Башмачкин смог в течение нескольких дней после своей смерти в качестве духа блуждать по Петербургу в поисках шинели. Источник: «Шинель» «Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича…» Источник: «Шинель» Лишь когда призрак Акакия Акакиевича смог содрать шинель с плеч «значительного лица» и тем самым отомстить ему за страх и унижение, он смог обрести долгожданный покой. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом.
Башмачкин служил в генеральном секретариате и занимался переписью документов. Он был заинтересован в точности и порядке, поэтому относился к своей службе ответственно.
Сослуживцы относились к Башмачкину безразлично и даже издевались над ним, особенно потому, что он был необычайно скромным и не умел защититься. Неприятным событием, заставившим Башмачкина обратиться к портному, была кража его шинели. Портной Петрович рекомендовал Башмачкину сшить новую шинель. Башмачкин не сразу согласился на его предложение, так как не был уверен, что сможет найти деньги на новую одежду. Башмачкин пошел на крайние меры, чтобы скопить деньги на новую шинель.
А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным...
Что ж делать! Что касается до чина ибо у нас прежде всего нужно объявить чин , то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта.
Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. Уже если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий».
Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло все это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха.
Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде.
Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь». С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало. Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор.
Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, — что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его. Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на средине улицы. Приходя домой, он садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел все это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору. Заметивши, что желудок начинал пучиться, вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра? Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге не только титулярным, но даже тайным, действительным, надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами.
Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз, хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров. В девятом часу утра, именно в тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает он давать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. В это время, когда даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны. Все спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шесть улиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям. Акакий Акакиевич с некоторого времени начал чувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину и плечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законное пространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в его шинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трех местах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась.
Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом. В самом деле, она имела какое-то странное устройство: воротник ее уменьшался с каждым годом более и более, ибо служил на подтачиванье других частей ее. Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно, мешковато и некрасиво. Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, что шинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертом этаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, — разумеется, когда бывал в трезвом состоянии и не питал в голове какого-нибудь другого предприятия. Об этом портном, конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать, подавайте нам и Петровича сюда. Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовским обычаям, и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой. Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, к сожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровича есть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.
Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, — взбираясь по лестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович, и мысленно положил не давать больше двух рублей. Дверь была отворена, потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне, что нельзя было видеть даже и самых тараканов. Акакий Акакиевич прошел через кухню, не замеченный даже самою хозяйкою, и вступил наконец в комнату, где увидел Петровича, сидевшего на широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои, как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп. На шее у Петровича висел моток шелку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь. Он уже минуты с три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая! В таком состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался, всякий раз даже кланялся и благодарил.
Потом, правда, приходила жена, плачась, что муж-де был пьян и потому дешево взялся; но гривенник, бывало, один прибавишь, и дело в шляпе. Теперь же Петрович был, казалось, в трезвом состоянии, а потому крут, несговорчив и охотник заламливать черт знает какие цены. Акакий Акакиевич смекнул это и хотел было уже, как говорится, на попятный двор, но уж дело было начато. Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил: — Здравствуй, Петрович! Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.
Лепажевское ружье и чиновничья шинель
В департаменте, узнав о новой шинели Башмачкина, все говорили, что нужно отметить приобретение обновки. Но Акакий Акакиевич не знал, как отговориться. Тогда помощник начальника заявил, что он вместо титулярного советника приглашает всех к себе на чай, к тому же у него сегодня именины. Башмачкин не хотел идти, но все его стали стыдить, что некрасиво отказываться. Пропажа Собравшись вечером, сослуживцы стали хвалить новую шинель чиновника.
Все пили шампанское, играли в карты. Только Башмачкину было скучно. В 12 часов ночи, когда уже никто не обращал на него внимания, он смог уйти. По дороге домой на Акакия Акакиевича напали грабители.
Спустя некоторое время он очнулся в снегу, с ужасом обнаружив, что шинель украдена. Он побежал к будочнику. Тот посоветовал обратиться к надзирателю. Но помощи Башмачкин не получил.
В департаменте коллега посоветовал обратиться к одному значительному лицу. Значительное лицо имело генеральский чин. Акакия Акакиевича просил оказать ему помощь, ускорить процесс поимки преступников. Но ему было сказано обратиться в канцелярию, подать просьбу.
Даже сторожа не замечали его, как будто он был пустое место. Начальники в департаменте относились к Акакию Акакиевичу «холодно-деспотически», ни слова не говоря, совали ему под нос бумаги для переписывания. Молодые сослуживцы подшучивали над ним, сыпали бумажки ему на голову и говорили, что это снег, смеялись над его изношенной шинелью. Узнав о том, что Акакия Акакиевича ограбили, сослуживцы скинулись ему на новую шинель, но денег не хватило.
Один чиновник, пожалев несчастного Башмачкина, посоветовал ему идти к одному значительному лицу, генералу, который мог бы распорядиться быстрее отыскать грабителей. Генерал грозно распёк Акакия Акакиевича за то, что он не знает, как нужно подавать просьбы. Башмачкин был в ужасе. Не помня себя, он шёл по улице, открыв рот, и ветер дул в его горло.
Придя домой, Акакий Акакиевич умирает от сильной горячки. Его сломленный дух не помог ему бороться с простудой. Вывод Изобразив в образе Акакия Акакиевича Башмачкина социальный тип «маленького человека», Гоголь показал главного героя повести как жертву бюрократической системы и равнодушия. Автор относится к Башмачкину с сочувствием, призывая к великодушию и равенству.
Он обращает внимание на то, что в словах Башмачкина: «Зачем вы меня обижаете? Гоголь заставляет читателей задуматься над тем, что любой человек должен вызывать уважение к себе, исходя из его личных качеств и достоинств, а не из социального и материального положения.
Он - солидный и строгий начальник. Главным основанием его системы была строгость. С людьми , которые ниже его чином, обращается грубо. Нарочно заставляет людей ждать у себя под дверью, даже если он ничем не занят. С людьми, равными ему по чину, ведет себя как следует.
В нем слышалось что-то такое, преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился как будто пронзеннный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде… И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкой на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? В робкой самозащите Акакия Акакиевича он услышал идущие сквозь века призывные слова: «Я брат твой». Выше этих слов не поднялись самые глубокие и возвышенные философско-нравственные учения. Они были выстраданы Гоголем, выстраданы им от имени человечества. Страница эта — кульминация первой половины повести. И одна из вершин русской и мировой прозы. Именно слияние, а не только совмещение или чередование. Это драгоценный и редкий дар. Многим корифеям литературы он не был свойствен. Сервантес, Гоголь, Диккенс владели им в совершенстве. Дон Кихот не был бы так близок нам, если бы не был смешон. В наш век прошагал по экранам всего мира бродяга в потрепанной визитке, непомерно больших башмаках с чужой ноги, с маленькими усиками, в нелепом котелке. Гениальные картины Чаплина не производили бы такого громадного впечатления, если бы герой их не был так уморительно, бесконечно смешон. Фильмы Чаплина рождали и рождают чувство необыкновенно острой жалости к обездоленному человеку. Но вряд ли появился бы на экране смешивший до упаду весь мир «Шарло» с его щегольской тросточкой и жалкими потугами казаться благопристойным джентльменом, если бы не явился раньше служивший «в каком-то департаменте» Акакий Акакиевич Башмачкин. Почему ему дали неблагозвучное имя отца, удвоив тем самым его неблагозвучие? Но что могли сделать родители, когда в святцах они наталкивались на смехотворные имена: Мокий, Соссий, Хоздазат. Затем мелькнули Трифилий, Дула и Варахисий. Наконец, Павсикакий и Вахтисий. Читатель беззаботно смеется. Начало не предвещает ничего печального. Поэтому так неожиданно сильно впечатление от эпизода с чиновниками, потешающимися над Акакием Акакиевичем, и прозревающим молодым человеком. Но и после этих страниц Гоголь на протяжении всей повести не раз заставляет нас от души посмеяться над Башмачкиным. Нас смешит, что он «родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове». Что переписка бумаг доставляет ему наслаждение и некоторые буквы у него фавориты. Когда он до них добирался, то был «сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его». Нам смешно, что Акакий Акакиевич «имел особенное искусство». Какое же? Переходя улицу, «Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо… тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на средине улицы». И это, как и многое другое, вызывает улыбку, а иногда раскатистый веселый смех. Повседневности привычной и постоянной — ее уже и не замечаешь. И только раненное человеческими бедами сердце художника затрепетало и откликнулось. И понурый пейзаж городских углов, поникшие фигуры их обитателей вплотную приблизились к глазам читателя, представ в своем скорбном облике. В том-то и назначение искусства, чтобы собрать распыленные крупицы существования, слепить из них образ бытия, открывающийся нам в своей подлинной сути. Во второй половине повести мелкий ручеек быта начинает бурлить драматическими событиями, и горькая судьбина Акакия Акакиевича вырастает в широкую картину социальных невзгод. В «анекдоте» лепажевское ружье пропадает по недосмотру владельца, в повести новая шинель становится добычей грабителей. Но и тут и там — это крушение долго вынашиваемой мечты. Не слишком ли громко? С этим словом мы привыкли соединять нечто возвышенное. Но в бедственной жизни маленького чиновника будущая новая шинель облеклась неким ореолом. Величественно вознеслась она над буднями, полными лишений. Акакий Акакиевич приучился голодать по вечерам, потому что он «питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее… как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу». Шинель — приятная подруга жизни? До упаду смешно. Ну как не посмеяться над смехотворной торжественностью церемониала надевания новой шинели? Петрович совершает его, как некий обряд, чуть ли не священнодействие. Вынувши шинель, Петрович «весьма гордо посмотрел и, держа в обеих руках, набросил весьма ловко на плечи Акакию Акакиевичу; потом потянул и осадил ее сзади рукой книзу: потом драпировал ею Акакия Акакиевича несколько нараспашку. Акакий Акакиевич, как человек в летах, хотел попробовать в рукава: Петрович помог надеть и в рукава — вышло, что и в рукава была хороша». И даже после того, как шинель отдана заказчику, Петровичу трудно расстаться с великолепным созданием своих рук. Он вышел вслед за Акакием Акакиевичем «и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель и потом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо». Такие куски нельзя читать без улыбки. Конечно, эпизод смешной. Смешной и трогательный. Ведь это самый большой праздник в жизни Акакия Акакиевича. Да и немалый для Петровича, который вечно пробавлялся мелким латанием да починкой. Шитьем новой шинели он как бы повысился в ранге своего портняжного сословия. Тем разительнее и ужаснее после этого праздника постигшая Акакия Акакиевича беда. Ограбление происходит вечером того же дня, когда он надел обновку. Любопытно, как Гоголь подготавливает грядущую напасть. Акакий Акакиевич спозаранку ушел с дружеской вечеринки, куда его затащил сослуживец. Он в самом приподнятом настроении. Нужды нет, что новая шинель подбита коленкором. Ведь, по словам Петровича, он «был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей». На воротник пошла не куница, как раньше предполагалось, потому что «была точно дорога». Вместо нее выбрали кошку. Но такую, какую издали всегда можно было принять за куницу. Акакий Акакиевич на вершине счастья. И на самом краю катастрофы. Позволю себе разбить следующий большой абзац на отдельные куски и «ударные» места дать курсивом. Так станет более ясно, как искусно и исподволь Гоголь сгущает темные, зловещие краски. На улице было еще светло, но «скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днем не так веселы, а тем более вечером.
Чин носителя башмачек
- Акакий Акакиевич Башмачкин: характеристика героя повести Н. В. Гоголя "Шинель"
- Чин Башмачкина: краткая и полная информация
- Следующая цитата
- Шинель Акакия Акакиевича
«Шинель» Гоголя: вечный титулярный советник Акакий Акакиевич
У него был гражданский чин титулярного советника статский чиновник 9-го класса. Хотя ему уже более 50 лет, он не пошёл дальше переписки бумаг и был чиновником для письма. Его работа состояла всего лишь в переписывании деловых бумаг, и за это он получал жалование мизерное — всего лишь 400 рублей в год. Относился Акакий Акакиевич к своей работе ревностно, даже брал бумаги домой и переписывал их по вечерам.
Характер Акакий Акакиевич — скромный человек. Он лишён честолюбивых мечтаний, и все его убогие духовные потребности удовлетворяются переписыванием деловых бумаг. Акакий Акакиевич видел смысл жизни в красивом переписывании и делал это с таким удовольствием, что везде мерещились ему красивые строки.
Он не замечал настоящей действительности, был мечтателем, жил в своём призрачном мире. Башмачкин — человек кроткий, терпеливый. Даже его имя «Акакий» означает «незлобивый, смиренный».
Этот безропотный человек старался не замечать насмешек сослуживцев. Только когда молодые чиновники мешали ему писать, толкая под руку, Башмачкин внятно, без междометий, говорил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? Ему пришлось идти на вечер к помощнику столоначальника, так как он не сумел отказаться от этого.
Когда он хотел уйти оттуда пораньше, то снова дал себя уговорить и остался.
Как же новую? Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом. Как же, в самом деле, на что, на какие деньги ее сделать?.. Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уже размещены и распределены вперед. Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи, да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, — словом, все деньги совершенно должны были разойтися... У него нет родственников, он никому не нужен: "... Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников... Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое...
Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей... С тех пор оставили его навсегда переписывать... Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его... С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало... Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью... Весь этот день он не был в присутствии единственный случай в его жизни...
Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить.
Велик был у Гоголя запас живых впечатлений от жалких углов, где ютились бедные чиновники. Но до поры до времени этот запас лежал под спудом, неподвижным, нетронутым грузом. Требовался какой-то толчок, чтобы накопленные впечатления ожили, обрели внутреннее сцепление. Выхватил кусок из туманной петербургской мглы, высветлил его, придав ему живость существования. Потеря любимой вещи. Предмета давних и долгих мечтаний. Плода трудных усилий и тяжких лишений. И утрата в первый же день приобретения, что неимоверно обостряло драматизм ситуации.
Гоголь, по-видимому, сразу же оценил сюжетную действенность такого события, производимое им впечатление. Многое из «анекдота» было отброшено, многое изменено — об этом будет идти речь дальше. Но за эти центральные звенья кочующего «анекдота» Гоголь, очевидно, ухватился сразу же, перенес их в повесть без изменений. И тут же Гоголь совершает громадного значения подмену. Утрачен предмет не роскоши, как лепажевское ружье. Погибла вещь первейшей необходимости. Вещь, без которой нельзя существовать. Шинель становится как бы действующим лицом — недаром повесть так и названа. Шинель обставлена множеством деталей.
Гоголь не скупится на подробности. Острым глазом подмечая малейшую мелочь, касающуюся шинели, дорожа каждой, Гоголь внушает нам, что погружение в эту кучу мелочей вовсе не мелочность. Речь идет о деле безмерно важном, жизненно важном. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз…» Он раздает «такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их… Даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах…». А бедные титулярные советники совсем беззащитны. И Акакий Акакиевич с некоторых пор начал чувствовать, как его «особенно сильно стало пропекать в спину и плечо», хотя путь до департамента он старался перебежать как можно скорее. Лепажевское ружье — показатель некоторого достатка. Пусть даже достигнутого чрезвычайными усилиями. Изношенная шинель Башмачкина сослуживцы презрительно обзывают ее «капотом», находя, что она даже не заслуживает своего названия кричит о беспросветной нужде.
Это, по выражению Пушкина, вопль «бледной нищеты», впервые раздавшийся с такой силой в русской литературе. Шаг за шагом, с нарочитой скрупулезностью, описывает Гоголь упадок старой шинели. Сначала глазами Акакия Акакиевича: в трех местах, именно на спине и плечах сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Еще обстоятельнее — глазами портного Петровича. Он «взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго, покачал головою…». Затем «растопырил капот на руках и рассмотрел его против света и опять покачал головою… и наконец сказал: — Нет, нельзя поправить: худой гардероб! И «заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что». Остается одно: из шинели наделать онучек, потому что «чулок не греет», и шить новую шинель. В нищенском быту маленького чиновника это катастрофа.
Тема шинели неуклонно разрастается, заполняя всю площадь повествования. Тщательно, с пристальной дотошностью описаны лишения, которыми усеян путь к новой шинели. Это куда ни шло, бедствие не такое уж страшное. И это не бог весть какое лишение. Наконец, «как можно реже отдавать прачке мыть белье, а чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самым временем». В холодном петербургском климате это, можно сказать, медленная повседневная пытка. И такие чрезвычайные ухищрения по части экономии пришли в голову чиновнику, который способен был только на переписывание. И даже не мог составить отношения в другое присутственное место, где всего только требовалось переменить заглавный титул да переделать кое-где глаголы из первого лица в третье. Вряд ли они могли прийти в голову чиновнику из анекдота, и вряд ли тот доходил до такой крайности.
Бедный чиновник Евгений «Медный всадник» , коллежский регистратор Вырин «Станционный смотритель» из «Повестей Белкина». Пушкин очертил их выразительными, но краткими, скупыми штрихами. Он почти не касается повседневных обстоятельств, привычной обстановки их жизни. Гибель Параши, невесты Евгения, безумие самого Евгения, сломанная старость станционного смотрителя — все это вызвано чрезвычайными событиями петербургское наводнение, бегство любимой дочери Вырина с заезжим гусаром. Злосчастья Акакия Акакиевича — самые что ни на есть обычные. Они порождены обыкновеннейшими обстоятельствами. В этом великий смысл открытия, совершенного Гоголем. Он выказал исключительную художественную смелость, поведав читателю о, казалось бы, совсем неинтересном, не стоящем внимания. О скудной пище обитателей затхлых углов.
О домах, из которых выбрасывают прямо на улицу, на головы прохожих всякую дрянь и нечистоты. О лестнице, отличавшейся тем, что была «умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза». О кухнях, настолько полных едкого дыму, что «нельзя было видеть даже и самых тараканов». Совершалось открытие неисследованного обширного материка человеческой жизни. Трудность открытия была в том, что неведомый континент находился рядом, под носом. И вид его так примелькался, что не вызывал решительно никакого интереса. До того заурядными представлялись и люди и их образ жизни, нужды и заботы. Пожалуй, самое гениальное в сюжетном замысле Гоголя заключалось в том, что, переосмыслив «анекдот», он раскрыл и показал щемяще-скорбное в жизни своего героя еще до утраты любимой вещи, в самих условиях его существования. В сутолоке житейских мелочей Гоголь почуял подлинный трагизм.
У слушателей анекдота пропажа ружья уравновешивалась благотворительностью сослуживцев. У Гоголя этот эпизод сохранен. Но переиначен до неузнаваемости. В канцелярском анекдоте чиновники собрали деньги, купили и преподнесли товарищу новое ружье. А в повести? Известие о грабеже шинели, «несмотря на то, что нашлись такие чиновники, которые не пропустили даже и тут посмеяться над Акакием Акакиевичем, — однако же многих тронуло. Решились тут же сделать для него складчину…». Благородно, не правда ли? Однако, в противоположность анекдоту, «собрали самую безделицу».
Не потому, что чиновники какие-то изверги, бессердечные существа.
Этого нет — отчасти, возможно, потому, что в «Шинели» не один, а три героя: Акакий Акакиевич Башмачкин, Петрович и значительное лицо. Двум последним уделено меньше описания, но и они занимают свое место. В заголовок вынесено название вещи — «Шинель», и оно имеет метонимическую и сюжетную связь со всеми тремя героями: Башмачкин заказывает новую шинель, Петрович ее шьет, значительное лицо устраняется от поисков украденной шинели и лишается своей собственной. Этому первому уровню сюжетной связанности трех текстовых субъектов соответствует их глубинная связанность, и вне ее, как представляется, тема человека в «Шинели» может быть понята только односторонне. Здесь важны все детали. Отметим главные, следуя пунктам воображаемой анкеты. Имя: всегда назван по имени и отчеству Акакий Акакиевич далее — А. Род занятий: Башмачкин и значительное лицо — государственные служащие, Петрович — ремесленник, частный предприниматель. Заметим, что в том и другом случае Петрович занимает срединное положение на условной параметрической шкале, причем его характеристика в микросюжете «пошива шинели» приходится на середину произведения.
С введением социальных и собственно личностных параметров у героев появляются новые черты. Так, деформация личности Башмачкина определяется тем, что его социализацию можно определить как профессиональную: «... И это едва ли не полностью определяет суть героя. Полной его идентификации не способствуют ни внешность, ни поведение в ситуациях, не предусмотренных профессией, — например, на вечеринке чиновников он «просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою... Деформация личности А. Вначале он показан тихим, робким, послушным существом, идеальным воплощением типа служащего-аскета, покорно выполняющего свои обязанности и погруженного полностью в приятный и многоликий мир букв, в их копирование. Это делает его чужим для чиновников и совершенно не похожим на других. Когда его пристрастие к форме букв сменяется страстью к новой шинели, то есть к собственной форме внешности , он столь же односторонне и гиперболически обретает свойства «иерархического» поведения показателем служит то, что старая шинель, при сопоставлении с новой, вызывает у него такой же смех, какой она вызывала прежде у его сослуживцев. И эта новая модель поведения, несомненно, вступает в конфликт с его внутренней природой и характером. Деформация же личности значительного лица определяется его внутренней раздвоенностью.
Статус государственного служащего высокого ранга предписывает ему иметь вид строгого начальника и навсегда заученными словами распекать подчиненных: «Знаете ли вы, кому вы это говорите? Хотя он обычно именуется значительным лицом и дважды упоминается его «генеральский чин», но индивидуального облика, «своего лица» он не имеет. Раздвоенность присуща и личности Петровича. Каждой из его социальных ролей соответствует определенное имя: став петербургским ремесленником, он заменил свое имя Григорий отчеством-кличкой Петрович. В трезвом состоянии он следует модели поведения портного, однако, верный «дедовским обычаям», любит выпить, а выпив, вновь становится Григорием, «сговорчивым» и услужливым с. Все три героя открыты как добру, так и злу Петровича, впрочем, многие исследователи, от Ю. Манна до М. Семантика повтора. В тексте «Шинели» обращают на себя внимание многочисленные повторы, относящиеся к А. Вот некоторые из них.
В сцене, когда «покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка», сам выбор имени при помощи гадания 4 оказывается судьбоносным: «Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше он будет называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий» c. То есть имя ребенка «повторяет» и имя отца, и, как неоднократно отмечалось, имя преподобного Акакия Синайского, оно «удваивается» в отчестве, удваивая также маниакально-гиперболизированное и синекдохически-одностороннее подражание своим омонимическим двойникам.
Чин башмачкина
Характеристика Акакия Акакиевича Башмачкина дана в первом абзаце повести. Как изменяется жизнь Башмачкина после приобретения новой шинели. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь. Чин башмачкина не слишком престижен в военных кругах, однако не следует недооценивать его значимость и функциональность. Башмачкины являются незаменимым атрибутом для солдат. маленький человек, мелкий забитый.
Чин башмачкина
Чин Башмачкина имел свои особенности и привилегии, которые делали его достаточно привлекательным для царской службы. Характер и образ жизни Акакия Акакиевича Башмачкина. «Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник». Главный герой – Акакий Акакиевич Башмачкин обычный человек, занимающий самую низкую должность. Акакий Акакиевич Башмачкин служил в одном департаменте, в чине титулярного советника (этот чин давал право на дворянство, но большинство небогатых чиновников навсегда.
Характеристика образа Акакия Акакиевича Башмачкина из повести Н. В. Гоголя «Шинель»
Должность Акакия Акакий Башмачкин – это центральное действующее лицо повести Гоголя «Шинель». Чин башмачкина имел свои правила и обязанности, и те, кто его занимал, пользовались определенными привилегиями и почетным статусом в обществе. на пять единиц выше последнего в иерархической лестнице чинов. титулярный советник: ". он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели. Главный герой повести Гоголя Башмачкин был мелким служащим в одном из департаментов города Санкт-Петербурга, в чине титулярного советника.
Роль значительного лица в повести шинель кратко
«вечная идея» героя, которой он живет. Мир Башмачкина – это бездушный мир чинов и денег, абсурдное пространство. От такой новости Башмачкин совершенно поник духом. Никчемная жизнь Башмачкина логически завершается. Башмачкин умирает не из-за кражи шинели, он умирает из-за грубости, равнодушия и цинизма окружающего мира. Через историю мелкого чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина Гоголь «высвечивает» тему маленького человека — одну из ключевых в русской литературе того периода. титулярный советник: ". он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели.